Научная фантастика - особый род искусства

Этот фон освещает человеческие фигуры едва ли не лучше, чем они раскрываются сами. "Работа, работа, работа... Весь смысл жизни в работе, - жалуется в "Стажерах" некая дама. - Все время чего-то ищут. Все время чего-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали. А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее".[371] Свидетельница борьбы миров, в которой победила ее страна, эта женщина так и не стала ее участницей. Она не понимает уходящих в космос и не возвращающихся оттуда и все-таки не может не провожать и не встречать. Они - живут! И, умирая, остаются молодыми, и молодежь - стажеры - заменяет их на бессменной вахте. А она - прячется в тени аэровокзала, чтобы хоть глянуть на эту жизнь, что прошла мимо, - теперь уже старая, обрюзглая, отдавшая свои годы одной себе...

Мещанка появляется в начале и в конце повести. Эта композиционная рамка ненавязчиво вводит осколок прошлого в будущее. Мещанин не сможет открыто выступать под флагом индивидуализма, он попытается говорить от имени людей. Коммунизм, мол, в конце концов для того и строится, чтобы люди перестали изнурять себя. Для мещанина это значит - тешить себя безбедным, комфортабельным, изящным существованием. Мещанке пытаются объяснить разницу: природа дала человеку разум, и "разум этот неизбежно должен развиваться. А ты гасишь в себе разум" (с. 12). Но эти рационалистические эмоции отскакивают от ее софизмов: "Всю жизнь ты работал... А я всю жизнь гасила разум. Я всю жизнь занималась тем, что лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее теперь?

- Конечно, я, - сказал Дауге.

Она откровенно оглядела его и засмеялась.

- Нет, - сказала она: - Я! В худшем случае мы оба одинаково несчастливы. Бездарная кукушка... или трудолюбивый муравей - конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял" (с.12-13).

Цинично, бессильно и - жизненно. Не потому, что мещанин таким вот и останется (может быть, через сто лет его все-таки не будет?), а потому, что здесь гиперболизация зла - форма протеста и отрицания - и отрицания не головного, как часто получается у Стругацких, но и не только эмоционального. История ведь продемонстрировала невероятную приспособляемость мещанства. Глубокая тревога придает предостережению насчет мещанина ту живую конкретность, которая меньше удастся Стругацким в утверждении, в изображении положительных героев.

15

Хорошо ли, плохо ли показали Стругацкие Юрковского и Дауге, Горбовского и Быкова - те жили и умирали за высокие цели. И вот скромный спутник Юрковского бортинженер Жилин в повести "Хищные вещи века" встречает памятник. Не Юрковскому - открывателю тайны колец Сатурна, а "пионеру", сорвавшему огромный куш в местном казино. В некоем городке некой условной Страны Дураков. Ни одна душа здесь не знает героев космоса. Все жуют. Хлеб и наслаждения. Подражая древним владыкам, лакомятся мозгом живой обезьянки. Развлекаются стрельбой с самолета по отдыхающим обывателям. Ненавидят "интелей" - не обязательно интеллигентов, просто всех, кто не видит счастья во всем этом. И тайный порок, объемлющий все роды жеванья, - слег.

Из-за слега и прислали сюда Жилина. Искатели наслаждений ухитрились их получать в "химически" чистом виде - искусственно возбуждая центр удовольствия. Это не вымысел. При раздражении определенной области мозга электрическим током подопытная крыса необыкновенно быстро обучается замыкать контакт. Рефлекс делается мало что манией -единственной и все поглощающей целью. В "Хищных вещах века" этого достигают без вживления в мозг электродов, с помощью подручных средств. Сластолюбцы, раз испробовав слег, отвыкнуть уже не в состоянии: это хуже наркотика.

Писатели могли бы избрать и вовсе реальную заразу. Прозаичное пьянство или "поэтический" суррогат бездумного искусства. Цивилизация дьявольски изобретательна на вещи, пожирающие человека. Слег - символ бесцельного достатка, врасплох застигнувшего неустойчивые души. Мало кто не слыхал о духовном кризисе, поразившем те капиталистические страны, которым удалось достичь определенного материального благополучия. Фантастические цифры потребления алкоголя, невиданное падение нравов, бесплодное буйство или апатия, попеременно охватывающие то молодежь, то зрелое поколение, - это лишь тени глубокого внутреннего недуга. Люди, которых извечно подстегивала лихорадка накопительства, в один прекрасный день вдруг обнаружили, что цель жизни достигнута и никакой другой нет. Ибо высшие, подлинно человеческие потребности не развиты. Остается слег.