Научное наследие Женевской лингвистической школы

Вместе с тем Балли предупреждал против соблазна установления соответствия между звучанием некоторых слов и их смыслами. « В большинстве случаев это чистейшая иллюзия: только звучание слова побуждает нас искать звукоподражание в том или ином сочетании звуков ; так, например, созвучие со смыслом нередко приписывается глаголу tinter “звонить”; однако его омоним teinter “красить”, который произносится совершенно также, ни у кого не вызывает подобных ономатопеических ассоциаций. Следовательно, мы можем высказать более осторожное суждение (которое придется не по вкусам “эстетам”), а именно, если звучание слова может ассоциироваться с его значением, то некоторые звукосочетания способствуют чувственному восприятию и вызывают конкретное представление; сами по себе звуки не способны произвести подобное действие» [Там же: 86 – 87].

Э. Бюиссенс правильно заметил, что такое понимание мотивации означающим имплицитно содержит референцию к мыслимой вещи [Buyssens 1960а: 413].

К мотивированию знака означающим Балли относил также ударение и интонацию. Например, ударение настояния, падающее на первый слог [Bally 1940b: 81; Балли 1955: 148]. Мелодия, по мнению Балли, играет важную синтаксическую роль во фразе, особенно экспрессивной. В таком обороте, как: il est parti, – tant mieux достаточно повышения голоса в первой части, чтобы дать почувствовать, что будет сообщена важная мысль; это tant mieux произносится с понижающей интонацией [Bally 1935: 130 – 131] [47] .

Балли полагал, что «установление того, что знак может быть мотивирован своим означающим, дополняет теорию знака» [Балли 1955: 146].

Р. Энглер справедливо отмечает, что для Балли характерно рассмотрение проблемы произвольности языкового знака в связи с различением языка и речи [Engler 1964]. Балли писал, что без посредства речи знак языка как семиологической системы никогда не соответствовал бы актуальному и конкретному представлению, ни общему понятию каждого говорящего о том или ином предмете, различающемся от одного индивида к другому. В речи проявляется субъективная и эмоциональная значимость, связанная с актуализируемым словом [Bally 1935: 120 и сл.]. Балли полагал, что если знак произволен при выражении мысли, то он мотивирован при выражении чувств и эстетических впечатлений. Он даже стремился объяснить механизм этого процесса: «...язык, являющийся в своей основе интеллектуальным, может выразить эмоцию только путем ее транспонирования с помощью совокупности имплицитных ассоциаций. Поскольку знаки языка произвольны и в своей форме (означающем) и в своей целостности (означаемом) ассоциации связываются либо с означающим, чтобы выделить из него чувственное впечатление , либо с означаемым с целью преобразования понятия в образное представление. Эти ассоциации нагружены экспрессивностью в той мере, в какой чувственные восприятия согласуются с эмоциональным содержанием мысли» [Ibid.: 125 – 126]. В статье «Три соссюровские лингвистики» А. Сеше отметил, что работы Балли о механизме языковой выразительности показали, что относительно мотивированный знак занимает значительно более важное место, чем ему было отведено Ф. де Соссюром [Сеше 1965: 76.]

Рассматривая проблему произвольности знака в связи с различением языка и речи, Балли стремился уточнить вопрос о соотношении значимости и значения, который у Соссюра остался нерешенным.

В 1913 г. Балли высказал мысль, что для слова значимость – это и есть значение [48] , а для грамматических знаков значимость – это их функция [Bally 1913]. Н. А. Слюсарева отмечает, что Балли правильно подчеркнул связь значимости и функции, однако характер этой связи иной, чем между значимостью и значением; функция, т. е. назначение, использование знака, присуща ему как целому. Знак существует в функционировании, именно функциональные отношения определяют использование явления в качестве знака другого явления [Слюсарева 1969: 389].