Читаем Научное наследие Женевской лингвистической школы полностью

Р. О. Шор справедливо отмечала, что различение дограмматического и грамматического языка Сеше кладет в основу своего построения теоретической лингвистики [Шор 1927: 53]. По мнению Сеше, теоретическая лингвистика должна состоять из двух основных частей. В задачу первой части, относящейся к индивидуальной психологии, входит изучение «дограмматического языка». Учение об организованной речи Сеше относит к области коллективной психологии.

«Дограмматическое» и «грамматическое» в языке Сеше рассматривает не как взаимообусловленные явления, а с точки зрения их следования: «дограмматическое» необходимым образом предшествует «грамматическому» и служит для него своеобразной средой. Любое грамматическое явление, по мнению Сеше, имеет индивидуальное происхождение, формируется на базе до– или внеграмматического акта и превращается со временем в грамматику. Процесс взаимодействия между «дограмматическим» и «грамматическим» в языке протекает постоянно. «Действие дограмматических факторов никогда не прекращается; явления, которые они создают, постоянно обновляются. Никогда грамматика их полностью не поглощает и не прерывает их действие» [Sechehaye 1908a: 71].

В учении Сеше о дограмматическом и грамматическом языке содержится идея разграничения индивидуального и социального, эволюции и статики, эволюционный подход перекликается с генетическим. В то же время эти идеи Сеше предвосхищают соссюровские дихотомии языка и речи, синхронии и диахронии.

Итак, «дограмматическое» у Сеше – это сфера индивидуального со всеми присущими ей свойствами, «грамматическое» – это сфера коллективного, выступающее как обезличенное, абстрагированное от конкретного индивида. В дограмматическом языке индивид создает знаки [10] , которыми он выражает душевные состояния; в грамматическом же он воспроизводит знаки, употребляемые другими. Но в последнем случае мы имеем дело не с собственно знаками, а с символами. Понятие символа Сеше восходит не к Соссюру, а к Аристотелю. Символ имеет две стороны: знак и значение, обе идеальной природы. Как только образовалась двусторонняя связь, вместо знака мы имеем символ [11] , т. е. понятие знака, которое ассоциируется с понятием значения, что может быть представлено формулой: понятие а = знак b , «отсюда происходит любая грамматика» [Сеше 2003а: 108].

В отличие от Вундта Сеше настаивает на тесной связи двух сторон символа. Такой подход можно объяснить, с одной стороны, знакомством со взглядами Гумбольдта, а с другой, – личными беседами с Соссюром, о чем свидетельствует следующая цитата: «При анализе речи нельзя отделить содержащее, то есть форму, способ – от содержания, то есть значения. Существует взаимосвязанность этих двух аспектов одного явления. Психофизиологический параллелизм остается абсолютным принципом и являет единственное, в чем мы обнаруживаем две стороны. Мысль без формы и форма без мысли больше не интересуют лингвистику. В случае такой операции по разделению для лингвистики уже бы ничего не существовало; сам объект ее исследования был бы уничтожен» [Там же: 102 – 103].

Создается впечатление, что имеет место предвосхищение следующего места из «Курса» Соссюра: «В психологическом отношении наше мышление, если отвлечься от выражения его словами, представляет собою аморфную, нерасчлененную массу... Взятое само по себе мышление похоже на туманность, где ничто четко не разграничено... Звуковая субстанция не является ни более определенной, ни более устоявшейся, нежели мышление... в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли; этого можно достигнуть лишь путем абстракции, что неизбежно приведет либо к чистой психологии, либо к чистой фонологии» [Соссюр 1977: 144, 145].

Однако отношение между мыслью и формой Сеше понимает по-другому, чем между содержанием и выражением. «Но если форма и значение неразделимы и для лингвиста соединяются в одно и единое, это можно противопоставить другому элементу языка, природа и роль которого совершенно различны: мы имеем в виду звуки, артикуляторные элементы, одним словом, материю, в которой реализуется эта форма» [Сеше 2003а: 103]. Речь, очевидно, идет о различии между абстрактной сущностью и конкретной реализацией, о различии между абстрактным характером содержания и конкретным характером выражения. «На практике этот мир понятий, который заменяет внешний мир, не мог бы существовать в нашем разуме без соответствующей лексики, состоящей из слов любого материального качества, но в достаточной степени дифференцированных. Однако в теории можно представить себе эту форму мысли, являющуюся одновременно грамматической формой вне той особой лексики, в которой она реализуется. Можно предположить возможность существования другого словаря, хоть и включающего тоже дифференцированные слова, но совершенно отличные от тех, которые вошли в употребление. «Ничто не мешает вместо слова cheval ‘лошадь’ вообразить другую комбинацию артикуляторных знаков или даже вообще отказаться от нее и думать только алгебраическими символами, каким-нибудь а или х – абстрактным и общим заменителем некоего знака, в котором реализуется эта идея» [Сеше 2003а: 103 – 104]. В этой цитате содержится также идея конвенциональности знака, которую Сеше, также как и Соссюр, связывал с материальной стороной, а также идея значимости. Хотя, как уже отмечалось, фундаментом теоретической лингвистики Сеше была психология, условность знака он связывал с социологической природой языка: «...он постоянен и условен, и именно он делает возможным взаимную адаптацию говорящих, выражение абстрактных понятий и установление постоянных правил» [Там же: 120 – 121].

Наряду с индивидуальным и социальным, принципом классификации лингвистических дисциплин у Сеше выступает различие состояний и эволюций языка, формы и звуковой материи. «Прежде всего мы утверждаем, что следует различать теоретическую науку состояний и теоретическую науку эволюций организованного языка» [Там же: 100]. Предметом науки состояний Сеше называл грамматическое состояние языка, характеризующее его в определенный момент существования. Теоретическая наука, изучающая эволюцию языка, должна объяснять причины языковых изменений.

«Наиважнейшим принципом разделения» Сеше называет « установление и мысль, которая проявляется в этом установлении » [Там же: 102]. Для целей анализа Сеше считает нужным рассматривать раздельно форму и ее звуковое выражение: «...форма реализуется при посредничестве условных знаков... ее можно отделить от материального случайного качества, создающего эти знаки» [Там же: 103]. Таким образом, возможность разделить рассмотрение формы и ее материального выражения обусловлена конвенциальным характером последнего. Речь идет о различии между абстрактной сущностью и конкретным характером выражения, находящимися в отношении асимметрии.

Закономерно, что такой подход привел Сеше к возможности разъединения двух сторон символа. Для Соссюра сочетание мысли со звучащей материей «создает форму, а не субстанцию» [Соссюр 1977: 145], т. е. знак целиком, означающее и означаемое, является абстрактной формой в языке, и именно эта форма полностью реализуется на двух уровнях выражения и содержания в речи как смысл и как конкретные звуки. А для Сеше форма связана только с содержанием, выражение при этом рассматривается как соответствующая индифферентная материя: «...мы допускаем, что существует абстрактная форма организованного языка, которая является самой формой мысли, и есть условные звуки, которые реализуют эту абстрактную форму, подобно тому как геометрическая форма реализуется в каком-нибудь материале» [Сеше 2003а: 110]. Можно предположить, что именно эту асимметрию критиковал Соссюр: «Чем больше автор прилагает усилий, чтобы разрушить представляющийся ему незаконным барьер между мыслительной формой и мыслью, он удаляется от собственной цели, которая должна состоять в том, чтобы очертить область выражения мысли, постичь ее законы не в отношении их сходства с общими законами нашей психики, а, напротив, в отношении их специфичности и уникальности, как законы языка» [Соссюр 1990: 168]. Из словаря соссюровской терминологии Р. Энглера можно заключить то, что под мыслью Соссюр мог понимать «означаемое», а под формой – «означающее» [Engler 1968с: 39, 25].

То, что у Соссюра может рассматриваться как горизонтальное отношение между двумя сторонами абстрактного знака и как их конкретные реализации, Сеше заменяет вертикальным отношением между двумя сторонами символа:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки