И сдаётся мне, что вариант со сверхъестественным вредителем, поселившимся в моей квартире маловероятен.
Я, наверное, поседею раньше времени, такие потрясения даже в двадцать два могут плохо закончиться.
Расстояние от прихожей до кухни я преодолеваю почти со скоростью света.
А там…
Краса моя, предынфарктная намывает себе какую-то посудину в мойке.
Что ж ты за чудо такое?
Подхожу к ней тихо, хватаю за талию, разворачивают к себе и буквально вгрызаюсь в мягкие губы.
Мышка, естественно, даже отреагировать не успевает, только мычит поначалу, ладошками мокрыми меня касается. А меня кроет не по-детски, потому что никуда она от меня не сбежала, потому что она тут. А за то, что меня чуть до ручки не довела, по заднице своей красивой, конечно, получит, и не только по ней, но это позже. Целую её, подавляю волю, что бы ответила мне, расслабилась, потому что мне сейчас это очень нужно. Я можно сказать огромный стресс минутой ранее пережил, чуть инфаркт не схватил.
Я, значит, с постели срываюсь, черт знает как на себя одежду натягиваю, бегу на всех парах искать свою трусливую мышку, а она на кухне преспокойно что-то намывает.
Это вообще нормально?
— Марк, ну Марк, подожди, — она улавливает момент, когда я немного отвлекаюсь и сбавляю обороты. — Пирожки!
Я смотрю на неё, не понимая, о чем она толкует.
— Какие, нафиг, пирожки? — задаю вполне предсказуемый вопрос.
— Да на сковороде, блин, — рявкает Мышка и, резво оттолкнув прихеревшего меня, мчится к плите.
А я только сейчас замечаю, что там, на этой самой плите что-то жарится. Принюхиваюсь, надо же, я даже внимания не обратил на запах и шипение со стороны плиты. А пахнет вкусно, даже очень.
Наблюдаю за действиями Еси. Мышка ловко переворачивает содержимое сковороды. Перевожу взгляд на столешницу рядом, но которой уже лежит большое блюдо с выложенными на него, мать вашу, пирожками.
Серьёзно? Когда я их ел-то в последний раз?
Невольно начинаю улыбаться, продолжая наблюдать за своей малышкой. Она заканчивает, и как-то внешне меняется, плечи опускает, взгляд в пол устремляет, руками за края кофты хватается.
— Есь, иди ко мне, — произношу мягко.
Она выполняет мою просьбу и через миг оказывается в моих объятиях.
— Мышка, я тебя отшлепаю, честное слово.
— За что? — её глаза округляются.
— За то, что напугала с утра пораньше.
— Вообще-то, уже десятый час, — замечает она справедливо и улыбается робко.
— Я думал, ты сбежала, — смотрю на неё, говорю серьёзно, в глаза заглядываю.
Она некоторое время молчит, губы кусает, словно сказать что-то хочет, но боится.
— Я хотела, — выдаёт наконец, а я слышу грохот своей отвалившейся челюсти.
— Только не говори мне сейчас, что ты не хотела и это было ошибкой, — я слышу, как меняется мой голос.
Меня начинает трясти от нарастающей в груди злости. Я не умею это контролировать, это у меня опять же от отца.
— Нет, — она начинает мотать головой, — не злись, пожалуйста, не надо, — кладёт осторожно свои пальчики мне на плечи, встаёт на носочки и целует как-то совсем по детски, в уголки губ.
Это что вообще такое?
— Ты серьёзно? Мышка, ты только что призналась, что собиралась сбежать, и мне ещё не злиться?
— Ну не сбежала же, — выдаёт бодрее, кажется, даже с ножкой злости в голосе. — Ты мне даже слова вставить не даёшь, — произносит обиженно.
— Мышка, — зарываюсь носом в её волосы и прикрываю глаза.
Да хрен с ним, с тем, что она собиралась. Главное сейчас Мышка здесь, жарит, блин, пирожки. Для меня жарит.
Для меня только мама готовит, сестра с братом на хер посылают чаще.
А тут…
Меня эта забота, конечно, пробирает. Так что, да, черт с ним, куда там эта трусишка собиралась.
— Я когда проснулась утром, — продолжает она, — у меня первая мысль была правда уйти. Я даже не знала, как в глаза тебе смотреть после случившегося, я же никогда себя так не вела, я даже касания чужие не приемлю, а ещё ты меня обманул, все знал и лгал.
— Я не лгал, малыш.
— Не договаривал.
— И что тебя остановило?
— Ты,— пожимает плечами.
— Я?
— Да ты, я подумала, что это нечестно по отношению к тебе и вообще, все самое страшное, что могло произойти, уже произошло.
— Страшное? — улыбаюсь.
— Я не в этом смысле.
— И ты пошла делать пирожки? — начинаю посмеиваться, потому что это какой-то абсурд, неподдающийся логике.
— Ну я не знала, чем себя занять, а потом вспомнила, что злюсь на тебя и пошла делать тесто.
— Ты как сейчас вообще связала меня и тесто?
— А я его месила и представляла, чтобы делаю это с тобой, а ещё я его кулаками колотила и об стол била, — она выдаёт все это на одном дыхании.
Это мне ещё повезло, значит, что она на тесто успела злость выместить.
Мне становится смешно, сначала я стараюсь сдерживать смех, но уже через секунду начинаю ржать в голос. Есю, на всякий случай к себе прижимаю и руки её фиксирую, от греха подальше.
— Ты такая смешная, Мышка.
— Почему ты мне сразу ничего не сказал? — задаёт вполне логичный вопрос.
— Боялся, — усмехаюсь.
— Боялся?