Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Луиза стала так остро осознавать свою зависимость от других, что думала о себе то как о пустой раковине, которая оживает только в чужих руках, то как о "нагревательном приборе", который ну­жен лишь для того, чтобы давать другим тепло, и не имеет значе­ния сам по себе.

18 октября

— Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой расска­зывала вам на прошлой неделе. — Луиза устроилась на кушетке с привычной непринужденностью, которая контрастировала с ее первыми неловкими и смущенными путешествиями на этом стран­ном транспортном средстве. — Я чувствую, что хочу поговорить о ней, и в то же время не хочу даже думать о ней, хочу все это за­быть. — Она поправила наволочку на подушке, расправила свою скромную юбку, аккуратно спрятав ноги. (В последнее время мне стало казаться, что юбки стали короче, чем раньше, но я не был уверен в этом.)

— Что вы думаете о Синтии? — Я с сожалением понял, что не помню, которая из полудюжины студентов, подопечных Луизы, Синтия. В последнее время она рассказала мне о нескольких из них, но мое внимание было больше поглощено поведением самой Луизы, так что я не был теперь уверен, то ли Синтия — это секса­пильная девица, то ли та, что злится на Луизу, то ли покорная девушка, с которой у Луизы возникли некоторые неприятные ас­социации. Я улыбнулся про себя своим собственным нереалисти­ческим ожиданиям, что я должен в точности помнить все, что говорила мне Луиза. Затем я заметил, что сегодня она устраивает­ся на кушетке дольше, чем обычно. Как будто тело не хотело рас­слабиться и освободить ее внимание. Она снова поправила юбку.

— О, только об этом маленьком приключении, которое было у Синтии с тем студентом-медиком, и о фотографиях, которые он сделал. — Она приподнялась на одном плече и сбросила туфли. Затем снова повторила рутинную процедуру укладывания. — Это неважно.

— Кажется, сегодня вам трудно устроиться удобно.

— О, сейчас все в порядке. — Улыбаясь. — Прошлой ночью я видела сон, и почти проснулась, но теперь я, кажется, ничего не могу вспомнить из него. Он был тогда таким ярким, что я была уверена, что запомню его, но... Он был столь навязчивым, что я проснулась. По дороге сюда я пыталась вспомнить, о чем он был, но... — Ее голос задрожал.

— Расскажите мне подробно об опыте Синтии, что вы, Луиза, а не Синтия, думаете о нем.

— О, Господи! Это меня действительно раздражает. — Она зас­меялась и немного покраснела. Ее руки были неподвижны, но не спокойны. Наступила короткая пауза, и я знал, что она спорит сама с собой. — Почему вы просите меня сделать это? — Я не от­вечал. — Вероятно, вы хотите заставить меня думать о сексе и тому подобном, но... — Пауза. Я все еще молчал. — Вы знаете, я вос­питывалась в семьях, где никогда не говорили о таких вещах. Никогда! Я знала, что у взрослых есть тела, но никогда не дума­ла, что они делают с ними что-то еще, помимо того, что моют­ся. Однажды я случайно увидела своего отца обнаженным. Я по­вернулась и убежала. Думаю, он убежал в противоположном направлении. Теперь я знаю, что все это было давным-давно, и я не должна больше смущаться и раздражаться, но...

...Дело не в том, что я непорочная старая дева, и вы знаете, что я избавилась от большей части своей неловкости, связанной с те­лом и сексом, когда у меня был роман с Ральфом, но все-таки... Это просто глупо — чувствовать себя такой смущенной, разгова­ривая с вами об этом маленьком инциденте с Синтией, но...

— Луиза, — начал я мягко, но внушительно, — вас беспокоит вовсе не "маленький инцидент с Синтией", как вы его продолжаете называть, а то, что он всколыхнул внутри вас, и о чем вы не ре­шаетесь мне сказать. Я уверен, вы можете бесконечно продолжать рассказывать мне о Синтии, если будет ясно, что мы собираемся говорить только о ней. Но на передний план выступает Луиза и ее чувства, и именно это вам трудно принять. Она молчала минуту. Потом произнесла:

— Да, вероятно. Разумеется, это совершенно разные вещи — говорить о ком-то другом или рассказывать о себе. — Ее рука сно­ва изображала расстегивание блузки, двигаясь от одной пуговицы к другой. — Это как если бы затрагивать что-то очень личное или...

— Даже сейчас, Луиза, когда вы серьезно обсуждаете себя и свои чувства, вы как бы держитесь в стороне от этих чувств, даже ког­да говорите. Вы можете почувствовать, насколько какая-то часть вас самой не хочет погружаться в то, о чем мы говорим?

— Да. — Рука перестала двигаться и успокоилась. — Да, пола­гаю, я действительно неохотно погружаюсь в те чувства, которые разбудил во мне разговор с Синтией. Фактически с того самого времени я боялась этого момента. Часть меня хотела отдаться этим чувствам, представить себя на месте Синтии, действительно на­сладиться этим и, может быть, даже ласкать себя. Другая часть продолжала говорить: "Тебе придется рассказать Джиму обо всем, что ты думаешь и делаешь, так что будь осторожна". И полагаю, — она печально улыбнулась, — я все еще осторожна.