В мой подъезд пустышка не сунулась — взвизгнула и дёру. Не судьба консьержа подкормить. У нас дом элитный, с гролом на входе, пустышки хоть и безмозглые, а понимают. Если бы гролы не врастали в дома и могли ходить — в городе давно бы уже ни одной полужидкой твари не осталось. Меня он облизывает чуть дольше положенного, но жвалы размыкает — я благонадежна и квартплату никогда не задерживаю. Он, правда, не раз уже намекал, что не прочь получать и натурой, но пока я плачу вовремя, дальше намеков дело не двигает. Знает, что не в своем праве. Тоже нашел дуру! Уличные пустышки нынче пуганые, а на свою девять месяцев вынь да положь, это не рука, которую за три недели можно вырастить, и даже не член.
Лифт опять не работает. Отлично. В этом месяце сэкономлю хотя бы на этом лишнюю ладонь, а то и две. Мне очень нужны деньги. Потому что я надеюсь, что на этот раз у меня таки будет не пустышка. Я уже четырех консьержу скормила, сколько можно статистику отрабатывать? У некоторых с первого разу получается. Вот и у меня получится. Должно.
А если получится — то я на год или два потеряю профпригодность и смогу растить только его. Или ее. Вот тогда заначка и понадобится, чтобы не приставали всякие…
Давлюсь батончиком. Каменная крошка полезно-активной начинки скрипит на зубах. Только вот шоколад почему-то не горький, а совершенно безвкусный.
НУ и ладно. Зато маленьким полезно.
Правильная мотивация
Петроглиф…
Слово-то какое!
Холодное, округлое, гладкое и тяжелое, словно бусина из полированного гранита. Покатала на языке — и ощутила вечную незыблемость каменной глыбы, неподвижную и неизменную, уходящую основанием далеко в глубину веков. Хорошее слово. Спокойное. И потому, когда оно впервые туманной змейкой прошелестело над Хайколя, мы ничуть не встревожились. Ну действительно — чего плохого можно ожидать от столь приятного слова, такого монументального, такого исконно-северного, такого базальто-гранитного? Что может быть надежнее и спокойнее каменных глыб?
Как же наивны мы были…
Тиха северная ночь середины августа, тиха и светла. Серебристые пряди тумана над темной озерной водой шевелятся, словно живые, сплетаются в косы и снова рассыпаются отдельными полупрозрачными нитями, свиваются в кудри водоворотов, путаются в прибрежной траве. Плеснет плавником сонная рыба — и снова тишина. Я медленно то ли плыву, то ли иду вдоль берега, по грудь в воде и тумане, раздвигаю коленями мохнатые лапы водорослей, крупными жадными глотками пью с озерной ладони предутреннюю свежесть. Хорошо у нас летом. А если бы не туристы — было бы и еще лучше.
Вернее даже не туристы, туристы еще полбеды: посидят себе у костерка, рыбку там половят, водочкой заполируют, поговорят об уважении — и баиньки. Ну, может песню-другую проорут предварительно, если водки мало оказалось. Не так уж и шумно и почти необременительно.
Совсем иное дело — туристки.
Визги, вопли, хиханьки, хаханьки, танцы-обжиманцы, грохот динамиков, ах я хочу погулять, ах я хочу искупаться, ах мне холодно, ах мне душно, ах а достань мне тот цветной камушек со дна и вон ту корявую ветку с самой верхушки сосны, ах не смотри на меня я стесняюсь, ах почему ты на меня не смотришь — и все вот в таком роде до утра, а потом и до вечера, и снова до утра; и только одна затихнет и угомонится вроде, как другая вступает со своим соло, у них словно все партии расписаны и заранее поделены, чтобы мотать нам нервы безостановочно круглыми сутками! И главное — ведь не чарлидерши какие, не хулиганки малолетние, нет! Приличные солидные дамы с верхними образованиями, писательницы, тудыть их не растудыть, как любит выражаться Дед. Тихие вроде должны быть, задумчивые, кропать себе в блокнотики или лептопчики, никому проблем не создавая…
Ага.
Щаз!
— Ты чего натворил, старый?! Глаза твои бесстыжие!
Чего никогда не понимала моя сестра Вейя — так это того, что на Лесного Деда бесполезно орать. Впрочем, как и на Озерного.
— Тебя ведь просили как порядочного нелюдя! Там! Там, далеко, понимаешь?! Как можно дальше! А не здесь! Не здесь! А ты где свои коряги выставил?!
Хорошо хоть орет на повышенных тонах, людям неслышных, разве что летучих мышей распугает. Лесной Дед — не летучая мышь, его визгом не пронять. Да и какой он дед, так, название одно, типа должности, а на деле мужчина в самом соку. А что дуб дубом — так это местами очень даже и хорошо. Жаль только, что дубом он больше прикидывается. Вот как сейчас, к примеру — похохатывает, щурит хитрые глазки, строит невинность:
— А че я? Я ниче! Меня просили колесо дернуть — я и дернул! Как просили, даже с гаком! Все четыре, то ись. Просили, чтобы машинка не ехала? Ну дык и не едет жеж!
— Сюда чтобы не ехала!!! Сюда! А теперь она здесь застряла, на острове!
— Ну и че? Ну и застряла.