Наука о небесных кренделях

В кабинете уже совсем ничего не осталось, и в ванной нет бритвы Андрея, и шкаф пустой. Всего-то – минус джинсы черные, джинсы коричневые, джинсы вельветовые зеленые, свитера, дурацкие книги про рыбалку с рыбами на обложках, и дом, полный любви и воблеров, превратился в дом беды. И мне даже некому закричать «а-а-а!», потому что Мурку с Андрюшечкой я отправила к маме: они не должны видеть, как из дома выносят вещи Андрея (психологическая травма, невротические страхи – ну нет!..).

Ночью раздался звонок.

– Спишь? Ну, спи, – командным голосом сказал Никита.

– Никита? Ты звонишь, – звонок, ночью… Ты представляешь, что я подумала? У тебя когда-нибудь дрожали руки, губы, язык?

– Вот я и звоню, чтобы ты не волновалась. Мы передали Андрею вещи.

– Никита… – зашипела я.

– Что?

– Никита, про это НЕЛЬЗЯ…

– Вот черт, совсем из головы вон… Ладно, спи и помни – по телефону ни о чем не говорить. Спокойной ночи.

Никита не очень хорошо учился. У него были трудности с освоением нового материала. Не потому что новая тема сложная, а потому что новая. Сейчас Никите трудно понять новую тему: ему что-то нельзя.

…Под утро мне приснился мучительный сон. Нет ничего скучней чужих снов: сон Веры Павловны, сон Татьяны, сон Алены, – Алена любит рассказывать свои сны. В конце ее рассказа я обычно говорю «ужас какой!..», и лишь однажды получилось невпопад: она рассказывала мне сексуальный сон «и тут Никита восхищенно говорит «какая ты красивая!», а я сказала «Ужас! Не может быть!». Но, как правило, «ужас какой» достаточно для оценки чужого сна.

Поэтому кратко. Моя квартира, пустые комнаты, настежь открыты все двери и окна, ветер срывает со стен картины, двери шкафов открываются сами, из шкафов выдувает вещи, книги, что случилось, отчего же все кругом завертелось, закружилось и помчалось колесом, все вертится, и кружится, и несется кувырком, вся моя жизнь вылетела.

Так себе сон. Не надо быть Фрейдом, чтобы интерпретировать этот сон: это сон-отчаяние, сон-страх…Страх – это хорошо, это головокружение свободы, утверждал Кьеркегор: страх освобождает от всего мирского, и человек становится своей сущностью в чистом виде.

Быть сущностью в чистом виде хорошо, но голодно. От постоянного страха я перестала есть. С тех пор как ночью, смотря на Вику, съела 330 граммов сыра «Гауда», ничего не ела. Алена приходит к нам два раза в день с судками. На завтрак каша, омлет, оладьи, на обед первое-второе-третье и компот, на ужин легкий салат и пирожные. Но я не могу есть, уже похудела до своего студенческого веса, а если так пойдет дальше, я улетучусь из одежды. А если так пойдет еще дальше, мне никогда не нужно будет делать операцию!

Месяц назад Ирка-хомяк водила меня к хирургу с вопросом, нужно ли ей сделать круговую подтяжку лица. И можно ли сначала сделать операцию мне. Ирка хотела бы сначала посмотреть на результат и хорошо ли у меня заживают швы.

– Не вижу, что тут особенно резать, – осмотрев меня, сказал хирург Ирке, как будто она моя мама.

– Ну, как же, как же, а вот! – вскричала Ирка, ухватившись за мою, ближайшую к ней, щеку. – Вот лишнее, можно отрезать!

– Пусть немного похудеет, и тогда вам еще долго не понадобится операция, – сказал хирург (врачи всегда говорят мамам «вы», имея в виду «маму плюс ребенка» – «у вас грипп» или «вам не нужна операция»).

Я радовалась, что хирург посоветовал Ирке не делать мне круговую подтяжку лица, что мне достаточно похудеть на несколько десятков килограммов, и будет очень красиво, как в юности.

…Во сне я стояла в пустой квартире одна, – одинокая сущность посреди холодного безучастного мироздания. Это был экзистенциальный ужас, разрушение чувства реальности и прочее, но это все-таки был сон. Я спала и боялась и не знала, что самое страшное впереди.

А самое страшное – впереди.

Самое страшное

Самое страшное оказалось – что Андрей рядом.

Андрей здесь, рядом. В любую минуту может проехать мимо дома, по Невскому, выпить кофе в кафе напротив. Я представляла, как он едет в машине и вдруг – его останавливают. Сидит за столиком в кафе и вдруг – к нему подходят. Он – и вдруг, он – и вдруг, в любую минуту.

Если бы Андрей был в безопасности, за границей, я могла бы спокойно волноваться. Но он был рядом, и даже Марфа отошла для меня на второй план: я хотя бы точно знала, где она. У «где» было название, была пусть страшная, но определенность, а с Андреем было самое страшное: непрекращающаяся внутренняя дрожь «в любую минуту». Невыносимо каждую минуту ждать, что тебя убьют, слишком невыносимо.