Наука Плоского мира. Книга 3. Часы Дарвина

Отзывы читателей, непоколебимых в христианской вере, оказались решительно менее лестными. Даже несмотря на то, что в «Происхождении…» почти не упоминается человек, все типичные жалобы касались связи людей и обезьян, а также оскорблений Бога и Его церкви. Сильнее всего обозревателей раздражало то, что книгу покупали обычные люди. Забавы с радикальными идеями считались привычным делом для высших слоев общества – они расценивались как вожделенные шалости, совершенно безвредные для молодых людей (но, разумеется, не для дам), однако если такие взгляды будут приняты в народе, это нарушит заведенный порядок вещей. Во имя всего святого, книгу продавали даже пригоражанам за станцией Ватерлоо! Ее необходимо было запретить!

Слишком поздно. Мюррей был готов напечатать 3000 экземпляров второго издания, и едва ли эти разногласия могли сказаться на продажах. А люди, мнением которых Дарвин особенно дорожил – Лайель, Гукер и антирелигиозный «евангелист» Томас Генри Гексли, – находились под впечатлением от книги и были убеждены в его правоте. И если Чарльз держался в стороне от общественных обсуждений, то Гексли охотно в них вступал. Он твердо защищал позиции атеизма, и «Происхождение…» стало для него точкой опоры. Конечно, радикальные атеисты восприняли книгу положительно: им было достаточно уже общего посыла и ее научной весомости – подробности их мало интересовали. Хьюитт Уотсон нарек Дарвина «величайшим революционером века в области естественной истории».

Во введении в «Происхождение…» Дарвин начал рассказывать читателям о предпосылках своего открытия:

Путешествуя на корабле Его Величества «Бигль» в качестве натуралиста, я был поражен некоторыми фактами, касавшимися распределения органических существ в Южной Америке, и геологическими отношениями между прежними и современными обитателями этого континента. Факты эти, как будет видно из последних глав этой книги, кажется, освещают до некоторой степени происхождение видов – эту тайну из тайн, по словам одного из наших величайших ученых. По возвращении домой я в 1837 году пришел к мысли, что, может быть, что-либо можно сделать для разрешения этого вопроса путем терпеливого собирания и обдумывания всякого рода фактов, имеющих хотя бы какое-нибудь к нему отношение[44].

После потока извинений за нехватку места и времени для написания более исчерпывающего труда, чем этот том объемом в 150 000 слов, Дарвин переходит к краткому изложению своей основной идеи. Писатели научных книг, как правило, сходятся на мысли, что обсуждением ответа на вопрос чаще всего не обойтись и возникает необходимость объяснить и сам вопрос. Разумеется, это положено делать в первую очередь. В противном случае читатели не смогут оценить контекст, к которому относится ответ. Дарвин четко следовал этому принципу, на что и указал далее:

…Вполне мыслимо, что натуралист, размышляющий о взаимном сродстве между органическими существами, об их эмбриологических отношениях, их географическом распространении, геологической последовательности и других подобных фактах, мог бы прийти к заключению, что виды не были созданы независимо одни от других, но произошли, подобно разновидностям, от других видов. Тем не менее подобное заключение, хотя бы даже хорошо обоснованное, оставалось бы неудовлетворительным, пока не было бы показано, почему бесчисленные виды, населяющие этот мир, изменялись таким именно образом, что они приобретали то совершенство строения и взаимоприспособления, которое справедливо вызывает наше изумление.

Мы уже видим кивок в сторону Пейли: «совершенство строения» – это явная отсылка к доводам о часах и часовщике, а фраза «не были созданы независимо одни от других» показывает, что Дарвин не принимает сделанного им заключения. Здесь же мы видим кое-что, характеризующее «Происхождение…» в целом, – стремление Дарвина признать проблемы своей теории. Снова и снова он приводит вероятные возражения – не подставные, от которых можно в два счета отбиться, но серьезные доводы, требующие глубоких размышлений. Не раз он делает вывод, что прежде чем устранить эти возражения, необходимо еще многое узнать. Пейли, к своей чести, поступал таким же образом, хотя и не заходил дальше признания своего неведения: он просто знал, что прав. Дарвин, будучи настоящим ученым, не только испытывал сомнения – он делился ими с читателями. Он не смог бы разработать свою теорию, если бы не был способен выявить слабости гипотез, на которые опирался.