Наука под гнетом российской истории

Еще одна, уже в прямом смысле ломоносовская, традиция русской науки касается, в первую очередь, гуманитарных наук, в которых конечный результат исследования может зависеть, в частности, и от исходной позиции ученого: является ли он патриотом своего отечества и охраняет его от «вредной» информации либо он, прежде всего, ученый и для него ничего, кроме истины, не существует.

Сторонником первого подхода, можно даже сказать его автором, и был Ломоносов. Ему противостоял его «вечный» оппонент историк Г.-Ф. Миллер. Спор их длился долго, перерос в личную вражду. Касался же он любви к отчизне, того, “кто любит ее больше – тот, кто постоянно славит и воспевает ее, или тот, кто говорит о ней горькую правду” [151]. Грустная ирония исторической судьбы Ломоносова – в том, что он, понимая патриотизм ученого, мягко скажем, весьма своеобразно, по сути сам преподнес советским потомкам свое имя, как идейное знамя борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом.

Суть же самого спора Ломоносова и Миллера мы излагать не будем. Он подробно описан в статье А.Б. Каменского [152]. Скажем лишь, что касался он “варяжских корней” русской нации (Миллер), сибирского похода Ермака и ряда других установочных проблем российской истории. При этом Миллер опирался только на факты, а Ломоносов отталкивался от целесообразности; аргументация же его носила не столько научный, сколько политический характер, за «правдой» он апеллировал не к ученым, а к своим покровителям.

Ломоносов вполне искренне считал, что историк обязан быть человеком “надежным и верным” и для того “нарочно присягнувший, чтобы никогда и никому не объявлять и не сообщать известий, надлежащих до политических дел критического состояния…, природный россиянин…, чтоб не был склонен в своих исторических сочинениях ко шпынству и посмеянию” [153].

Одним словом, credo Ломоносова-историка стало традиционно-российским: если факты «порочат» славу России, сообщать о них не следует; если факты «оскорбляют» власть, извлекать их из архивов не надо; если факты укладываются в концепцию, противоречащую государственным или политическим интересам сегодняшнего дня, о данной концепции лучше забыть как о «несвоевременной». Так же, кстати, считали и российские правители всех времен. Но особенно близкой данная «филосо-фия истории» оказалась для советских правителей. Одним словом, если перевести мысли Ломоносова в родные для нас терминологические ориентиры, то станет ясно: история для Ломоносова – наука партийная.

На этом можно поставить точку. Надеюсь, что роль Ломоносова в становлении русской науки обозначилась непредвзято: без ненужной патриотической восторженности, неуместного для научного анализа «бронзовения» имени героя и излишнего высокомерия «помудревшего» на два столетия интеллекта.

Глава 3 «Обрусение» науки как национальная проблема

Дважды Россия как бы разбавляла свое население инородцами, т.е. людьми, родившимися за ее пределами. Первое массовое впрыскивание носителей иной культуры происходило на протяжении двух с половиной столетий татарского ига. Второе разделилось на две порции: первая – в продолжение всего XVIII столетия, вторая – в начале XIX. Сначала Россия «отатарилась», затем «онемечилась» и, наконец, «офранцузи-лась». В XVIII веке началось онемечивание и правящей динас-тии. Все эти процессы достаточно сильно влияли на трансформацию культурного слоя нации: на древнерусское миросозерцание накладывались европейские традиции и Россия постепенно привыкала жить не по заветам предков, а по заемным рецептам.

Со времени петровских реформ русский интеллектуальный слой неуклонно стал сдвигаться в направлении немецкой культуры. Это было сознательной политикой: уж коли решили перенять инженерные, архитектурные, строительные навыки европейских стран, то надежнее это сделать, если пригласить западных специалистов в Россию; уж коли решил Петр создать в Петербурге Академию наук, когда в стране не было не только высшего, но даже начального образования, то единственный способ это сделать – завезти в страну ученых из Германии, Швейцарии, Франции. Что и было исполнено. Понятно, что среди множества объявившихся в России иноземцев были люди разные: таланты прослаивались бездарностями, люди, преданные своему делу – проходимцами. Последние быстро схлынули и реального влияния на «культурное перерождение нашего общества» (В.И. Вернадский) не оказали. Куда важнее те, кто осели в России навсегда и могли реально влиять на российскую жизнь.

Среди них мы выделим только людей науки. Они не эми-грировали в Россию, не просили у российского правительства политического убежища, их в Россию пригласили, создав выгодные условия для работы. А затем, по прошествии всего двух десятков лет, их стали активно вытеснять и из Академии наук и из страны.