Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630

Большое практическое значение для ученых имело изменение положения науки в мире. Пурбах и Региомонтан читали лекции по литературе, а не математике или астрономии, Везалий стал лектором по хирургии, а не анатомии. В 1500 году существовало немного университетских научных должностей, и ни один ученый не мог ожидать уважения от научного мира, если он не был еще и гуманистом. К 1600 году все изменилось. Появились кафедры математики во всех главных университетах и даже некоторых второстепенных; там учились будущие космографы, астрономы, прикладные математики. Оплата труда и престиж математиков первоначально были ниже в сравнении с соответствующими должностями на старых медицинских факультетах, но после 1600 года даже эта ситуация начала меняться, и наглядный тому пример – опыт Галилея. Гарвей считал свою ламлианскую должность весьма удачной в плане оплаты труда и возможностей для исследований, а на хороших медицинских факультетах теперь в обязательном порядке преподавалась анатомия, ботаника и даже химия. Создавались новые научные должности: в Оксфорде появились савилианские профессора, а в Кембридже – лукасианские. Это были хорошо оплачиваемые уважаемые должности. Их часто основывали богатые меценаты, восприимчивые к научному прогрессу и понимающие его потенциальные возможности. По мере развития технических наук появился большой спрос на учебные пособия – сначала на латыни, потом на местных языках. В 1550 году не знавшие латынь могли заниматься лишь прикладной математикой. В первые годы XVII века Галилей доказал, что большинство новых идей могут быть изложены не только на латыни, но и на любом языке. Примеру Галилея последовали многие. Все больше книг, за исключением, может быть, очень специфических трудов, выходило на местных языках. Хотя, конечно, все важные работы, напечатанные на английском, французском или итальянском, как правило, переводились на латынь, чтобы быть полезными ученым разных стран. Объем опубликованных научных трудов отражает рост науки и расширение аудитории, способной их воспринять. Увеличение числа людей, занятых в научной сфере, пока было недостаточно для создания научных обществ. Но всего лишь одно поколение отделяет Линчейскую академию от важнейших научных обществ – Королевского общества в Англии и Академии наук во Франции.

Наука стала приносить пользу, хотя пока и ограниченную, и практический потенциал было невозможно предсказать с уверенностью. Анатомия помогала хирургам, хотя до определенного предела: хирург пока еще не умел разбираться с внутренними расстройствами. Лучшее понимание структуры растения никак не продвигало медицину. Новые растения из заморских стран снабжали врачей новыми лекарствами, но их экзотичность вовсе не означала, что они лучше. Открытие кровообращения по непонятной причине привело к увеличению кровопусканий. Химия добавила новые лекарства в фармакопею, но хорошо это или плохо, вопрос спорный – и тогда, и сейчас. Слабительные и рвотные средства стали дешевле и действеннее, чем были сто лет назад. Уровень смертности остался неизменным – высоким, хотя с ранами теперь хирурги стали справляться несколько лучше. Химик мог многое узнать от ремесленника, но пока почти ничего не мог дать ему взамен. Зато астрономия и прикладная математика были полезными и широко использовались. Астрономия удовлетворяла много потребностей: астрология давала уверенность в будущем, убеждала и предостерегала, календарные расчеты давали более точную дату Пасхи, успокаивая душу человека. Знание навигации давало возможность защищать людей от опасностей, связанных с путешествиями через океан. Новые методы, новые инструменты, новые идеи – все проходило проверку практикой. Хотя многие научные знания оказались негодными к употреблению, а некоторые из лучших изобретений были чисто эмпирическими, все же успех прикладной астрономии был несомненным. Неудивительно, что Бэкон видел практическую пользу науки. Правда, нельзя сказать, что многие ученые, кроме Бэкона, испытывали большой оптимизм относительно потенциальной полезности науки. Некоторая уверенность в этом вопросе в конце XVII века основывалась на несомненных успехах, достигнутых в XVI веке, – несколько преждевременный триумф, который не мог быть продолжен немедленно.