Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630

Среди астрономов Бруно особенно привлекали Коперник и Тихо Браге. Последний дал ему аргументы для идеи о том, что все небесные тела находятся в движении, подтверждающей доктрину Николая Кузанского, а первый – для развития идеи о том, что не существует центра Вселенной. Факт, что Вселенная Коперника очень велика, помог ему с физическими доводами, а развитие Коперником концепции Солнечной системы вроде бы подтвердило эпикурейскую идею о множественности миров. (Бруно подчеркивал различие между «миром» и «Вселенной»: мир – это Солнечная система и неподвижные звезды, которая является одной из многих подобных, Вселенная – совокупность множества миров). Эти миры – такие же, как наш, то есть с Солнцем, планетами, обитаемой Землей и т. д. Наша Земля может находиться в любом месте Вселенной, но уж точно не в центре. Это была не научная система. Как заметил Бруно в диалоге «О бесконечной Вселенной и мирах», человеческий разум не в состоянии постичь бесконечность[56]. Бруно не интересовала научная система: он был мистиком и всячески продвигал мистицизм. Он испытывал лишь презрение к тем, кто не мог понять и принять его храбрые полеты безудержной фантазии. Для него даже больше, чем для Николая Кузанского, Бог был везде. Бесконечность Вселенной и бесконечность Бога – одно мистическое целое. Он дерзко писал:

«Единство очаровывает меня. Благодаря его силе я свободен, хотя и в неволе, счастлив в горе, богат в бедности и быстр даже в смерти»[57]. В мистическом размышлении об Одном лежит истинное освобождение разума и души.

Все это не имело почти никакого отношения к астрономии. Но мистический взгляд на потенциальные возможности бесконечности привлек Гилберта и Кеплера. Использование естественных наук в философии было знакомо всем, поскольку в этом заключалась значительная часть силы философии Аристотеля, охватывающей все аспекты от натурфилософии до метафизики. Неудивительно, что после проявления неортодоксальности философии Бруно возникла тенденция считать связанную с ней астрономию тоже ересью.

До конца XVI века католическая церковь в основном игнорировала еретический подтекст коперниканизма и довольствовалась тем, что считала его чисто математической гипотезой, полезной для расчетов, как, например, в случае реформы календаря, успешно выполненной в 1582 году. Такая уж установилась традиция. Орезм в XIV веке и Николай Кузанский в XV – оба приводили доводы в пользу движения Земли, и оба показали, что видимое противоречие со Священным Писанием можно урегулировать без труда[58]. Фундаменталистская позиция была не католической, и существовал хороший пример аллегорического восприятия Священного Писания. Разве не святой Августин объявил, что, только узнав о возможности такой трактовки Священного Писания, он сумел принять догматы христианства? В 1576 году испанский теолог Диего де Суньига (Дидакус Астуника) разобрался с этой проблемой просто восхитительно! В «Комментарии к Иову» (1584) он использовал текст «сдвигает Землю с места ее, и столбы ее дрожат» (Иов., 9: 6), чтобы показать: хотя в Священном Писании обычно говорится о неподвижности Земли, есть и упоминания о ее мобильности. Иными словами, если отдельные отрывки из Священного Писания противоречили друг другу, использовались те, которые были уместными в данном контексте. Вот и здесь автор сделал вывод, что пифагорейская доктрина вовсе не противоречит Священному Писанию, который не опровергался церковью вплоть до 1616 года.

После 1600 года на отношение церкви повлияли разные новые факторы, и среди них – принятие Бруно некоторых коперниковских доктрин. Стали очевидны ранее скрытые философские опасности, присущие пифагорейской гипотезе. Не за поддержку коперниканизма Бруно, вернувшийся в 1591 году в Италию, был брошен в тюрьму сначала венецианской, а потом и римской инквизицией. Против него было выдвинуто много обвинений. Он был монахом-отступником, приверженцем атеистических эпикурейских доктрин, занял арианскую позицию в вопросе о Святой Троице и вообще был колдуном. На требование отречься он заявил, что ему не от чего отрекаться, и попытался показать своим судьям красоту мистического пантеизма. Единственным странным элементом в деле Джордано Бруно было нежелание инквизиции судить его как «неисправимого и упрямого еретика». Прошло восемь лет, прежде чем Бруно был осужден и сожжен. В официальном обвинении нет упоминания о коперниканизме, и никому не пришло в голову, что оно должно быть. Однако когда Бруно уже был казнен, трудно было не думать о том, что его астрономическая гипотеза могла быть использована для опасных целей, особенно если подтвердится ее физическая истинность. И вскоре астрономы стали заявлять о ее физической обоснованности более уверенно и широко.