Наука страсти

— Это не ваше дело, дядя. Это личный вопрос, и касается он только нас двоих.

В голосе Эшленда прозвучала убежденность:

— Да, как можно быстрее. Завтра, если это можно организовать. Вы же понимаете, что мою животную похоть обуздать невозможно.

— Кхем. Да. Вот и хорошо. — Олимпия крутанул глобус. — Совершенно случайно моя личная паровая яхта стоит на якоре в Саутгемптоне, с полным грузом воды и угля и с командой.

— Ваша паровая яхта! — ахнула Эмили.

Крупная рука Олимпии остановила Землю. Он повернулся к ним, прислонился к книжному шкафу и улыбнулся.

— Вы не думали об очень долгом медовом месяце?

Эпилог

Острова Кука

Август 1890 года

Эмили открыла глаза, когда тень переместилась в сторону, подставив ее под лучи белого тропического солнца.

Какое-то время она не шевелилась. Руки и ноги отяжелели от тепла, сердце билось медленно и блаженно. Рука мужа лежала у нее под грудью, и Эмили ощущала, как ее грудная клетка вздымается и опускается в такт его дыханию. Пальцами ног она зарылась в мягкий песок.

Ее муж.

Она в тысячный раз с наслаждением мысленно произнесла эти слова.

— Эшленд, — шепнула она. Спящий рядом герцог что-то проворчал. Она попыталась еще раз, громче: — Эшленд!

— Хмм? — Он слегка шевельнулся, лежавшая на ней рука напряглась. — Что такое?

— Тень. Она исчезла. Мы сгорим в мгновение ока.

От ее мужа восхитительно пахло песком и солью. Эмили захотелось слизнуть ее с его кожи. Он сонно ткнулся носом ей в висок и пробормотал:

— К чертям тень.

Эмили засмеялась и повернулась в его объятиях. На ней была только сорочка, ноги запутались в тонкой ткани.

— Тебе легко говорить! У тебя внутри нет младенца, который лягается, почуяв солнце.

— Ммм. — Эшленд поцеловал ее в шею и нащупал подол сорочки. На нем вообще ничего не было. Он лежал восхитительно нагой, сплошь загорелая кожа и бесконечные мускулы: привилегия бросить якорь у необитаемого острова и отправить детей с доктором исследовать его дальнюю часть. Он провел все утро, медленно и тщательно исполняя супружеский долг, экспериментируя с новыми позами (в последнее время традиционные стали несколько неудобными), и теперь, освежившись закусками и недолгим сном, счел, что на его жене слишком много одежды.

— Какая досада, мадам. И давно вас беспокоит это положение?

Эмили снова засмеялась и попыталась оттолкнуть его, но безуспешно. Эшленд опытными пальцами распутал сорочку и задрал ее над животом. Эмили снова уронила руки на песок.

— Собственно, уже несколько месяцев. И с каждым днем становится все хуже. К началу октября я, наверное, лопну.

— Какая скотина ваш муж, раз он поставил вас в такое положение!

— Ужасная скотина. И подозреваю, он не испытывает никаких угрызений совести.

Эшленд сдернул сорочку с головы и поцеловал Эмили.

— Вообще никаких?

— Никаких. Наоборот, он смотрит на меня с невыносимым самодовольством.

— Как кот, поймавший канарейку? — Он начал дразнить один сосок языком. Его плечи, широкие, мускулистые, отражали солнечный свет.

— Вот именно. Хотя я этого не понимаю в моем-то положении. Я скорее напоминаю гигантского додо, а не канарейку.

— Полагаю, ваш скотина-муж придерживается противоположного мнения. Нет никаких сомнений в том, что он, по своему слабоумию, уверен, будто вы день ото дня становитесь красивее. — Его огромная рука ласкала ее живот. Он наклонился и поцеловал его.

— Остается только поплакать над ним — ведь он наверняка потерял зрение в своем единственном оставшемся глазу!

— А может быть, видит все еще яснее, чем раньше.

Эмили громко хихикнула.

— Вы, сэр, превратились в записного сердцееда.

— Чепуха. Я с самого начала был записным сердцеедом. С горечью признаюсь, что к двадцати годам я был печально известен по всему Лондону.

Он начал прокладывать поцелуями дорожку к ее груди.

— Даже не сомневаюсь. Предполагаю, все тогдашние дебютантки лежали у ваших ног — с вашей-то гвардейской униформой и внешностью юного Аполлона!

— Я практиковался только ради вас, ваше высочество.

Эмили обняла его за шею. Он без усилий нависал над ней, и ни одна жилка в его теле даже не дрожала. Она провела пальцем по шрамам на его челюсти.

— Красавец-мужчина. Я тебя безумно люблю.

Эшленд повернул голову и поцеловал ее палец.

— Красавица-леди. Я люблю…

Три слабых гудка с яхты помешали ему договорить.

— Что за дьявольщина? — Эшленд поднялся на колени.

Эмили попыталась встать, у нее ничего не получилось, она перекатилась на бок и сделала еще одну попытку. Сердце в груди пропустило удар.

— Наверняка не дети!

— С ними вооруженная охрана и доктор. Я уверен, что у них все в порядке.

Но Эмили хорошо знала Эшленда и слышала за уверенными словами тревожную нотку. Четыре месяца назад, в Сиднее, она взяли на борт доктора Йейтса, врача с превосходной репутацией, чтобы наблюдать за беременностью Эмили и в октябре помочь ей родить. Кроме того, он был увлеченным натуралистом и стал хорошим наставником для Фредди и Мэри. Человек блестящего ума, достойный полного доверия, почти член семьи. Уж наверное, он не будет неоправданно рисковать?

Эшленд уже натягивал рубашку и штаны.