Наулака: История о Западе и Востоке

— Я ничего не думаю, — ответила королева мрачно. — Да и на что женщинам думать? Они могут лишь любить и страдать. Я сказала все, что могла сказать. Мисс Кейт, когда-нибудь и вы родите сыночка. Вы были добры к моему ребёнку, так пусть боги будут добры к вашему, когда наступит время, и вы узнаете, что такое сердце, полное любви.

— Если я должна защитить его, мне надо знать все. Вы оставляете меня в темноте и неведении.

— Я сама живу в темноте, и эта тьма исполнена опасностей.

Тарвин довольно часто бывал во дворце, и не только потому, что хорошо понимал, что именно здесь он сумеет, приложив ухо к земле, узнать что-нибудь новое о Наулаке, но и потому, что тут он мог видеть, как Кейт приходит и уходит, и в случае опасности его рука всегда была готова схватиться за пистолет.

Глаза его следили за Кейт взглядом влюблённого, как, впрочем, и всегда, но он ничего не говорил ей о своей любви, и она была признательна ему за это. Ему казалось, что пришла пора превратиться в того Тарвина, который в давние времена носил ей воду, когда они жили, там, где кончались железнодорожные рельсы; пришла пора отступить в сторону, молча следить за ней, охранять её, но не беспокоить.

Махараджа Кунвар часто попадался ему на глаза, и Тарвин всегда придумывал что-нибудь интересное, чтобы удержать его подальше от глаз Ситабхаи. Но время от времени мальчик все равно убегал, и тогда надо было идти за ним, чтобы убедиться в том, что ему ничего не грозит. Однажды вечером, после того, как он долго уговаривал малыша не ходить к Ситабхаи, и наконец вынужден был применить силу, что вызвало взрыв возмущения со стороны ребёнка, они уезжали из дворца, и когда лошадь проходила под аркой, где велись ремонтные работы, двенадцатифутовая балка тикового дерева свалилась с лесов и упала прямо перед носом Фибби. Лошадь встала на дыбы и попятилась во двор, а Тарвин услышал где-то за ставнями шелест платья.

Он подумал о неисправимой расхлябанности местных жителей, обругал рабочих, присевших от страха где-то в глубине лесов, и поехал дальше. Та же самая небрежность была свойственна и тем, кто строил плотину. — наверное, это у них в крови, подумал он. Старший рабочий в артели — кули, который, наверное, уже раз двадцать перебирался с одного берега Амета на другой, показал ему место, где можно было перейти вброд по протоке, заканчивавшейся плывуном. И как только Тарвин зашёл в воду, лошадь завязла, и артель потратила полдня, вытаскивая Фибби на берег при помощи верёвок. Они не могли построить даже временный мост так, чтобы лошадиное копыто не застревало между неплотно пригнанными друг к другу досками. Им, кажется, даже нравилось спускать тяжёлые телеги с крутой насыпи, да так, что Тарвин получал неожиданный удар в поясницу, чуть только он поворачивался к ним спиной.

Тарвин почувствовал огромное уважение к британскому правительству, которому приходилось иметь дело с людьми такого сорта; он начинал понимать мягкую меланхолию Люсьена Эстеса и его вполне определённый взгляд на местное население и все острее сочувствовал Кейт.

И вот теперь, как он узнал, этот странный народ для полноты картины собрался совершить ещё одну глупость — женить маленького махараджу Кунвара на трехлетней девочке, которую принесли с гор Кулу, затратив на это немало денег. Он разыскал Кейт в доме миссионера и увидел, что она дрожит от возмущения. Она тоже только что услышала о предстоящей свадьбе.

— Это очень в их духе — затеять свадьбу там, где она совсем не нужна, — сказал Тарвин, успокаивая её. Раз Кейт волновалась, ему необходимо было сохранять спокойствие. — Пусть ваша бедная и без того усталая от трудов головка не беспокоится из-за этого. Вы хотите сделать больше, чем вам по силам, и слишком сильно переживаете. Вы не выдержите и сломаетесь ещё до того, как поймёте, что с вами что-то неладно, — от простого перенапряжения. Сочувствие разорвёт ваше сердце.

— О нет! — сказала Кейт. — Я чувствую, что готова вынести все, что бы ни случилось. Я должна выдержать. Только подумайте об этой свадьбе. Я нужна буду махарадже Кунвару больше, чем когда-либо. Он мне только что сообщил, что ему придётся не спать целых три дня и три ночи, пока священники будут молиться за него.

— Сумасшедшие! А собственно говоря, это более быстрый и верный способ убить его, чем то, что делает Ситабхаи. О Господи! Я и подумать об этом страшусь. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ваш отец за последнее время ничего не присылал? То, что здесь происходит, бросает отсвет на Топаз — отсюда он кажется ещё лучше, чем есть.

Она протянула ему пакет, полученный с последней почтой, и он замолчал, пробегая глазами «Телеграмму» Хеклера шестинедельной давности. Но, кажется, газета его мало утешила. Брови его сдвинулись.

— Фу ты! — вскричал он с раздражением. — Так не пойдёт!

— А что там такое?