Наулака

В конце концов Тарвин пополз на четвереньках, перепачкавшись с головы до ног; его с трудом можно было отличить от диких свиней, которые проходили, словно тени аспидного цвета, через чащи роз по пути к месту отдыха. Тарвин, слишком погруженный в свое дело, не слышал их рева и, извиваясь, взбирался на склон, хватаясь за корни с такой силой, как будто хотел вырвать Наулаку из недр земли, и ругаясь на каждом шагу. Когда он остановился, чтобы отереть пот с лица, он убедился, — скорее посредством осязания, чем зрения, — что стоит на коленях перед подножием стены, подымавшейся высоко к звездам. Фибби печально ржал внизу, в роще.

— Твое дело сторона, Фибби, — задыхаясь, проговорил Тарвин, выплевывая былинки сухой травы, — тебе не надо быть здесь. Тебе не надо было приходить сюда сегодня ночью, — проговорил он, безнадежно смотря вверх на стену и тихо свистя в ответ на крик совы над его головой.

Он стал пробираться между тропинкой у подножия горы и кустами, росшими около нее, опираясь одной рукой на огромные отесанные камни, а другую держа перед лицом. Семя фигового дерева попало между двумя огромными плитами, теперь здесь выросло большое, сучковатое дерево, которое извивалось между щелями и раздвигало камни. Тарвин раздумывал было, не влезть ли на нижнюю ветку, но, пройдя несколько шагов, увидел в стене — несмотря на ее двадцать футов толщины — трещину сверху донизу, через которую мог пройти авангард целой армии.

— Похоже на них, чрезвычайно похоже на них! — задумчиво проговорил он. — Я должен был ожидать этого. Выстроить стену в шестьдесят футов высоты и сделать в ней дыру в восемьдесят! Наулака, вероятно, висит на каком-нибудь кусте, или ею играет ребенок, а я… я не могу добыть ее!

Он нырнул в отверстие и очутился среди повалившихся колонн, каменных плит, сломанных дверных притолок, разрушенных могил и услышал низкое, глухое шипение почти под самыми своими сапогами для верховой езды. Ни одного человека, рожденного от женщины, не нужно обучать узнавать голос змеи.

Тарвин вскочил и остановился. Ржание Фибби доносилось едва слышно. Предрассветный ветер дул через отверстие в стене, и Тарвин с глубоким вздохом облегчения отер лоб. До вечера он ничего не будет делать. Теперь время поесть, попить и отдохнуть, смутно опасаясь этого шипения, доносившегося с земли.

Он вытащил из кармана еду и фляжку и жадно стал есть, оглядываясь по сторонам. Ночной туман несколько рассеялся, и он мог разглядеть очертания какого-то большого здания в нескольких ярдах от себя. За ним виднелись другие тени, неясные, как сновидения, — тени других храмов и рядов домов; дувший между ними ветер доносил шорох качающихся кустов.

Тени сгущались. Тарвин увидел, что он стоит лицом к разрушенной могиле. Затем завеса спала с его глаз, потому что, без всякого предостережения или предзнаменования, красная заря вспыхнула позади него и из мрака восстал город мертвых. Высокие дворцы с остроконечными куполами цвета крови отразили весь ужас своего опустошения и блестели при свете дня, пронизывавшего их насквозь.

Ветер, распевая, пронесся по пустым улицам и, не найдя ответа, вернулся, гоня перед собой бормочущее облако пыли, которое закрутилось в виде воронки, словно маленький циклон, и затем улеглось со вздохом.

Разбитый мраморный щит лежал на сухой траве, куда он упал с какого-нибудь окна наверху, и ящерица гекко ползла по нему, чтобы погреться на солнышке. Румянец зари уже пропал. Горячий свет лился отовсюду, и коршун реял в раскаленном воздухе. Только что родившийся день мог быть таким же старым, как город. Тарвину казалось, что он сам и день остановилисъ, чтобы слышать полет веков на крыльях бесцельно несущейся пыли.

При первом шаге Тарвина на улице с порога величественного красного дома сошел павлин и распустил свой хвост в великолепных лучах солнца. Тарвин остановился и с полной серьезностью снял шляпу перед царственной птицей, блестевшей на фоне скульптурных украшений стены, — единственным живым существом.

Безмолвие этого места и пустынность дорог давили, словно тяжкое бремя.

Долгое время он даже не свистел, а бесцельно бродил от одной стены к другой, глядя на гигантские резервуары, высохшие и заброшенные, на пустые караульни, на утыканные гнездами птиц зубцы башен, на пострадавшие от времени арки на улицах и, более всего, на резную башню с разбитой крышей, которая вздымалась в воздухе на высоту ста пятидесяти футов, как сигнал для этой местности, что царственный город Гуннаур не умер и со временем будет кишеть людьми.