Навь и Явь (СИ)

– А почему все ваши учёные, которые остались работать при Заряславской библиотеке, женщины? – решилась спросить Берёзка в свою очередь.

– У нас в Нави женщина является носительницей и хранительницей знаний, – ответила Гледлид, надевая шляпу и надвигая её на глаза от солнца. – Это не значит, конечно, что мужчины все сплошь неграмотны… Учиться не запрещено никому, но вот возможности для применения этих знаний – разные. Все руководящие и требующие умственной работы должности занимают женщины, мужчины же заняты в основном тяжёлым трудом, ремёслами, войной. И потомство, как ни крути, без них не произвести: мы – не дочери Лалады, увы, и способностью к оплодотворению не обладаем. У особо состоятельных навий мужья могут позволить себе не работать, только ублажая свою супругу, но женщина всегда независима. Она – опора и основа общества, его душа и разум. И думает она, как правило, головой, а не сердцем, как вы, женщины Яви.

– А стоит иногда и сердцем думать… – Берёзка отцепила от подола колючую ветку крыжовника.

– Голос сердца призывает к горячим, необдуманным решениям, о которых зачастую приходится жалеть, – молвила Гледлид. – А твоя жизнь, стало быть, проходит здесь, во дворце?

– Я не всегда жила во дворцах, – прищурилась Берёзка вдаль. Прошлое заныло холодной, тоскливой стрункой. – Родилась я в бедной семье, в детстве осиротела. Потом мне посчастливилось откопать в лесной пещере клад, и это стало моим приданым. Я вышла замуж за сына ложкаря… Жила потихоньку, по хозяйству хлопотала, пряла, вышивала, травы собирала. Муж мой погиб в войну от вашей стрелы, при защите Гудка. Потом я отправилась в Белые горы и нашла здесь её – мою Светолику. Но она закрыла собою Калинов мост, и теперь я опять одна – ношу во чреве наше с нею дитя и ращу Ратибору – её дочку от другой женщины. Садом вот занимаюсь. Мне это в радость.

– Хм… – Гледлид потёрла подбородок, и её глаза под полями шляпы опять стали насмешливо-колкими, острыми, как холодные стёклышки. – Тебе никогда не приходило в голову, что существование твоё – весьма ограниченное? Разве это не скучно – дом, дети, пряжа, сад?… Разум в таких условиях просто задыхается и голодает. Нет, я бы не выдержала! Такая жизнь домашней клуши – не по мне.

Берёзка застыла, отравленная ядовитым холодом, разлившимся внутри от жёстких и острых слов навьи. Не могла уложиться в кратком, сухом пересказе вся жизнь, вся боль, вся борьба и скорбь, вся усталость; не под силу было рассудочно мыслящей Гледлид охватить своим пустым, не любившим сердцем всего этого запутанного узора, когда-то отливавшего кровавыми сполохами, но теперь всё чаще тихо мерцающего лесной зеленью покоя.

– То есть, я, по-твоему, клуша? – процедила Берёзка, сама становясь острее клинка. – Ну хорошо… Твои слова – у твоих ног, навья.

Лёгкое дуновение – и Гледлид, споткнувшись о невидимую преграду, кувырком полетела в раскидистые старые кусты крыжовника, которые Берёзка движением пальцев заставила приподнять и сомкнуть ветки, ощетинившиеся острыми шипами.

– Ай! Яу! – взвыла навья, пытаясь выбраться.

Тщетно: с нарастающим в груди смешком Берёзка приводила в движение ветки, и те, как живые, цеплялись за одежду и волосы Гледлид, не давая ей встать.

– Ау! Это что такое? Что за?… – возмущённо барахталась навья.

Крыжовник ожил, кусты дышали и шевелились, и она тонула в зелёном пенном кружеве их мелких листочков, терзаемая колючками.

– Что это за чудовищные растения?! – вопила Гледлид, кувыркаясь. – Они плотоядны?! Помоги мне… Вытащи меня, они меня сожрут! Неси топор или меч… Их ветки в меня вцепились!

– Ты, кажется, любишь острые слова? – посмеивалась Берёзка. – Испытай же всю их колкость на себе! Прочувствуй на своей шкуре то, что достаётся от тебя окружающим! В чем дело? Тебе не нравится? Начинаешь что-нибудь понимать?

– Что это значит? – Глаза Гледлид негодующе блестели из кустов двумя синими ледышками. – Это… это ТЫ делаешь?! Прекрати! Хватит! Больно же!

– Больно тебе, да? – упёрла руки в бока Берёзка. – А скольким людям ты сделала больно своим языком?

– Чего ты хочешь? Извинений? Хорошо, я прошу прощения! – воскликнула навья, а скорее, пропыхтела: её кафтан задрался, обтянутый синими штанами зад возвышался над колдовски колышущимся морем листвы, а голова с запутавшимися в колючках волосами скрывалась в гуще веток.

– Твои извинения идут не от сердца, – с горечью покачала головой Берёзка. – У тебя его просто нет, так что это бесполезно. Впрочем, довольно. Урок ты, я думаю, усвоишь некоторое время спустя.

Её руки опустились вдоль тела, пальцы замерли, и крыжовник успокоился. Гледлид наконец кое-как выкарабкалась – сердитая, растрёпанная, исцарапанная, потерявшая шляпу. Возмущённо сопя и опасливо косясь на кусты, она отошла от них подальше. Пощупав голову, она досадливо сморщилась.

– Доставай убор свой, – усмехнулась Берёзка.

– Нет, я больше туда не полезу, – махнула Гледлид рукой. С её до крови оцарапанного лба медленно сбегала натужная краснота, но на щеках румянец лежал розовыми плитками.

– Трусиха, – хмыкнула девушка.