Навь и Явь

– Чтобы пробудить её, нужно прикосновение любящей женщины, помнишь? – шепнула Твердяна, ласково подталкивая Крылинку к сосне. – Не робей. Просто дотронься. – И добавила, игриво пощекотав губами её ухо: – Заодно и проверим, любишь ты меня или нет.

Конечно, последнее было сказано в шутку, но Крылинке казалось кощунственным любое сомнение в том, что она сумела взрастить, взлелеять и пронести сквозь время свои чувства. Впрочем, лёгкая заноза возмущения тут же растаяла в потоке благоговения и света, когда её ладонь легла на тёплую, как человеческая кожа, морщинистую кору. Недра ствола отозвались протяжным стоном, и Крылинка отпрянула. Ей ещё не доводилось видеть, как пробуждаются упокоенные: нарушать их сон разрешалось лишь в самом крайнем случае, а на веку Крылинки таких случаев не представлялось.

– Ещё не всё, – подбодрила её Твердяна согревающей тяжестью своих рук у неё на плечах. – Поцелуем надо распечатать уста, тогда родительница сможет говорить.

До соснового лица Крылинке было не дотянуться, и она с глубоким трепетом приложилась губами к стволу, после чего отступила на несколько шагов; дерево смотрело на неё живыми человеческими глазами такого же цвета, как у Твердяны. Если бы Крылинка умела падать в обморок, это зрелище непременно отправило бы её в него, но её душа лишь сжалась в околдованный комочек под взором этих очей, ещё совсем недавно созерцавших светлые чертоги Лалады.

– Государыня родительница, светлого тебе отдыха в Тихой Роще! Мы прервали твой покой по твоей же просьбе, – сказала Твердяна. – Это Крылинка, она вот-вот станет моей супругой.

Светлые неземные глаза задумчиво созерцали вещественный мир, и в их глубине медленно проступало припоминание. Когда их взор снова остановился на Крылинке, та почувствовала, как её охватывает блаженная слабость – совсем не страшная, а приятная и умиротворяющая. Солнечным зайчиком мелькнула мысль: должно быть, так чувствуют себя упокоенные, освободившись от телесных страстей.

– Сама пришла или ты её забрала? – раздался из дерева немного скрипучий, но приятный и звучный голос.

– Сама пришла, – ответила Твердяна.

– Значит, любит, коль сама... после стольких лет, – молвила сосна. – Тяжко мне говорить... Будьте счастливы, дети мои. Я за вас спокойна.

Скрипуче-древесный голос смолк. Во взгляде Роговлады отразился незримый чертог запредельного покоя, в котором пребывала душа, веки отяжелели и опустились, и лицо снова застыло, бесстрастное и чуждое земной суеты.

Крылинка долго приходила в себя после этой встречи. Сидя рядом с Твердяной на тёплом камне в окружении молодых сосенок, она пробормотала:

– Как же так?.. Не дождалась твоя родительница дня твоей свадьбы...

– Устала, вестимо, – обнимая её за плечи, вздохнула оружейница. – Подвела она итоги и решила, что хорошую жизнь прожила, всё выполнила, можно и на покой отправляться. Перед уходом в Тихую Рощу сказала мне: «Избранницу ко мне приведи, хоть там на неё взгляну да за вас порадуюсь». А матушка Благиня за год до этого на погребальный костёр легла, перед этим тоже мне своё благословение оставив.

А совсем недалеко журчал водопад, светлые струи которого скрывали от взгляда пещеру. Добраться до последней можно было только по ласкаемым водой скользким камням, с которых Крылинка, чувствуя себя недостаточно ловкой, опасалась упасть, и Твердяна внесла её в пещеру на руках, пока её сестра-жрица по имени Вукмира с улыбкой держала «занавеску». Водный поток в её руках был послушен, как ткань у искусной швеи.

Свет Лалады, растворённый в воде игривыми светлячками, омочил их губы и пролился в горло. (После этого Крылинка ещё примерно год не могла вымолвить ни одного ругательного слова). Пещера, наполненная золотым сиянием из невидимого источника и вся переливающаяся от самоцветов в её стенах, одевала голос Вукмиры в тёплые отзвуки.

– О великая мать Лалада, ниспошли венец света твоего на главы Твердяны и Крылинки, дабы преисполнились они бессмертной твоей любовью!

Когда разумный, внимательно-ласковый сгусток сияния начал надвигаться на Крылинку из-под сводов пещеры, украшенных мерцающими каменными сосульками, ту накрыло густым облаком бесчувственности. Ни рук, ни ног, ни головы – одной сплошной мыслью стала Крылинка, но мыслью счастливой и радостной. Крошечной звёздочкой она лежала в чьей-то огромной ладони, соприкасаясь с бескрайним разумом, вмещавшим в себя целые миры... Что здесь значило время, когда вокруг дышала и мыслила живая вечность?

Крылинке было даже немного жаль возвращаться в своё тело с его ограничениями, но любящий взгляд Твердяны возместил ей всё с лихвой. Та, держа её в объятиях, улыбнулась:

– Ну вот, а говорила, что обморок – это не про тебя.

– Так вот он какой, – пробормотала плохо слушающимися, словно чужими губами Крылинка. – Знаешь... а когда мы с тобою у ручья впервые встретились, я на себя словно бы со стороны смотрела и видела, как я отломила то деревце... Непохоже на обморок, правда? Тело ведь должно было упасть...