Навь и Явь

– Нет, ничего не случилось, госпожа, – выдавила улыбку Дарёна, чувствуя, как сухой горький жар с её щёк разливается вдоль спины, делая её каменно-болезненной, а ноги – слабыми. – Я просто... не могу сейчас петь.

Пшеничные брови Власны сдвинулись, в глазах сквозь льдистый щит хмеля проступила какая-то догадка.

– Голубушка, уж не горе ли у тебя? Ты... как в этой вот песне, потеряла свою ладу? – Взяв большими горячими ладонями руки Дарёны, она до боли крепко сжала их, не чувствуя, должно быть, своей силы. – Прости меня... прости нас, хмельных и сытых, за досужее любопытство. Прости.

Первая глухая досада и раздражение уходили, уступая место жгучей неловкости и сожалению, и Дарёна, как могла, ответила на пожатие.

– К счастью, моя лада жива, но ей нелегко, – улыбнулась она светловолосой кошке. – Я должна сейчас быть с ней и нашей дочкой. Может, как-нибудь в другой раз я спою для тебя. Государыня, – обратилась она к княгине, – ты позволишь мне идти?

– Да, милая, конечно, – проговорила Лесияра, и тень озабоченного огорчения по-прежнему омрачала её светлый лик. – Ступай к Младе и дочурке.

Она сделала знак к продолжению застолья, а Власна тем временем томно процедила, склоняясь к Лагуше:

– А с тобой, лапушка, мне надо бы потолковать с глазу на глаз...

– Хм... – Девушка напустила на себя строгий и неприступный вид, но лукавые искорки в глубине взора выдавали её с головой. – Смотря о чём потолковать, госпожа.

Млада сидела на своём месте с закрытыми глазами, бережно прижимая к себе Зарянку, и резкая бледность её лица, ставшего сосредоточенно-замкнутым и мертвенным, испугала Дарёну до слабости под коленями. Опустившись на лавку рядом с супругой, она зашептала:

– Что такое, Младунь? Что с тобой? Тебе нездоровится?

Губы Млады посерели и жёстко поджались, словно она сдерживала готовый вот-вот вырваться стон.

– Я всё слышала, Дарёнка, – глухо проговорила она, не открывая глаз. – Благодарю тебя. Это счастье, что вы есть у меня – ты и Зарянка. Но мне сейчас надо в Тихую Рощу...

– Но как же?.. Мы же хотели взять пирог и – в горы, – растерянно пробормотала Дарёна, чувствуя, как нутро неукротимо схватывается инеем отчаяния.

– В другой раз, радость моя. – Млада открыла глаза и попыталась улыбнуться, но у неё не вышло, только уголки губ судорожно искривились. – Мне сейчас надо побыть одной, в тишине.

– У тебя что-то болит? – гадала Дарёна, еле дыша от тревоги. – Где болит, ладушка?

– Душа, – сорвалось с чужих и неживых, скованных губ Млады. – Ты не пугайся, родная, это пройдёт. Всё пройдёт, скоро мне станет лучше, надо только перетерпеть немножко. Возьми... возьми Зарянку.

Отдав ребёнка помертвевшей Дарёне, перепуганной до предобморочной слабости во всём теле, Млада быстро чмокнула её в щёку около уха твёрдыми, сухими губами.

– Я люблю тебя... Люблю вас обеих, мои родные, – шепнула она. – Скоро увидимся.

Она исчезла в проходе, а Дарёна, окаменевшая и приросшая к месту, осталась сидеть за столом среди ни о чём не догадывающихся гостей и ставших безвкусными и ненужными кушаний. Лагуша с Власной куда-то пропали, но теперь и это не имело значения – ушло за пыльную, шелестящую пелену тоски.

– Дарёнка... Что стряслось? Мы с государыней беспокоимся!

К ней подсела матушка, нарядная, помолодевшая и несравненно прекрасная, с обволакивающе-тёмными, полными тревоги глазами. В Белых горах она расцвела и телом, и душой как никогда, соединившись с единственной настоящей любовью всей своей жизни, Лесиярой.

– Млада сказала, что у неё болит душа. – Дарёна слышала свой голос словно бы со стороны, сквозь шелест листвы, вздохи ветра и мельтешение солнечных зайчиков. – Она сказала, что ей надо побыть в тишине... У неё болит душа, а я не знаю, как ей помочь.

Слёзы капали на скатерть, а матушкины пальцы вытирали их со щёк Дарёны с невесомой лаской пуховок вербы и с почти тихорощенской мудростью.

– Ну... Быть может, тишина – это как раз то лекарство, которое ей сейчас нужно, доченька?

– Она сказала, что вся эта кутерьма бьёт ей по чувствам, – вспомнилось Дарёне.

– Ну вот, тем более, – подсаживаясь поближе и обнимая её за плечи, сказала матушка. – Млада никогда не стремилась туда, где много народу, всегда была одиночкой. А теперь и подавно... Её душа едва-едва восстановила целостность, и в ней, должно быть, ещё не до конца зажила рана. Ежели ей хочется побыть одной – пусть. Не будем чрезмерно опекать её и навязывать ей свою заботу... Мы, конечно, желаем ей добра, но она сама лучше знает, что для неё – благо, а что – нет. Не горюй, родная. Тихая Роща понемножку излечит её. Всё наладится.

Раздалось тёплое, продолжительное «мррр»: это Зарянка тёрлась ушком о мамину ладонь и урчала, словно бы утешая. Сердце Дарёны мигом согрелось нежностью и само превратилось в мурчащий комочек.

– Ты мой котёнок, – прошептала она.

– Смотри, и Зарянка говорит тебе о том же самом, – сказала матушка с бархатистой лаской в голосе. – Ну, вот ты и улыбнулась, Дарёнушка.