Навь и Явь

– Благодарствуем на угощении, знатная каша, – похвалила Дивна. – И за рассказ твой, Заяц, благодарю тебя: крепко он меня за душу взял. Не хватает у меня духу разлучить вас... Так тому и быть, пускай Светланка живёт с вами, но при одном условии: я беру её под свою опеку. Каждый день принимайте теперь от меня проверяющих, да и сама я буду к вам заглядывать. Всё нужное для жизни дитя будет получать от меня: пищу, одёжу и прочее. Как подрастёт – учить грамоте и наукам станем.

– Благодарю тебя за заботу, госпожа, но мы и сами Светланку прокормить в силах, – попыталась отказаться Цветанка.

– Таково моё условие, – со строгостью во взгляде молвила Дивна. – Я иду вам навстречу, оставляя Светланку у вас, но и вы со своей стороны не противьтесь, иначе миром дело не решится.

– Ладно, – сказала Невзора, опуская тяжёлую горячую руку на плечо несговорчивой воровки. – Ничего другого нам не остаётся, как только с твоим условием согласиться, государыня Дивна. Ежели рассудить, то оно вовсе и не плохо. Честь и удача Светланке таковую покровительницу иметь, как ты.

Зыркнула на неё Цветанка колко и угрюмо, зверем непокорным насупилась, но смолчала, а Дивне речь женщины-оборотня, видно, пришлась по нраву: она чуть нагнула голову в величавом поклоне.

– Вот и добро. – Княжеская дружинница поднялась из-за стола, а следом за нею и её охрана. – Ждите нас завтра. Придём не с пустыми руками.

На прощание с ласковой улыбкой пощекотав Светланке шейку, она покинула лесной домик.

Широкими шагами шла по земле весна с солнышком под руку. Нижний Волчок и окрестные деревушки очистились от навиев, и радостнее глядел уцелевший люд, хоть последствия набега ещё долго и мучительно предстояло ему преодолевать. Много было порушено, сожжено, попорчено, дороги разрыты, деревянные мостовые на дрова разобраны. Населения убавилось: кто в боях полёг, кого недуги и голод взяли.

Проторила Дивна тропку в лесной домик. Если не каждый день, то уж через день непременно являлась с надзором, съестное приносила: и калачи медвяные, и творог, и молоко козье. А ещё женщина-кошка приносила водицу из подземной реки, что под Белыми горами широко ветвилась, самолично купала девочку в ней и пить давала.

– Необычное дитя растёт у вас, – говорила она. – Чувствуется в ней сила большая, словно все боги к её рождению руку приложили, светлую мощь небес, земли, воды и ветра в неё вдохнув.

Вскоре изгнали с Воронецкой земли врага совсем: растаяло его леденящее оружие. Снега сошли, озимые нежно-зелёным пушком покрывали поля, а яровая пахота была уж на носу. Хмари стало мало, и если прежде Цветанка носилась по ней, как по ковру, за час-другой добегая до Зайково, то теперь то же самое время требовалось, чтобы собрать радужные сгустки в лужицу поперечником с аршин. Бегать приходилось по земле, и теперь у воровки на дорогу уходило в три раза больше времени. Хозяйство Млиницы требовало работы, а помогать Цветанка могла лишь вечерами и ночами, когда солнце пряталось, – огород вскопать, воды натаскать. Разрывалась Цветанка на два дома: днём – со Светланкой, а ночью к жёнушке спешила. Тут впору было вспомнить недобрым словом «благодарность» селян, навесивших ей такую заботу на шею, но воровка не жалела ни о чём.

Подошла пахота, а годной рабочей скотины было мало. С трудом тянули плуг пережившие зиму старые клячи, и все завидовали тем, у кого хоть пара быков уцелела. Оставшаяся у Млиницы корова в плуг не годилась, и Цветанка, подумав, ночами впрягалась сама, а супруга уже не боялась белой волчицы и гладила её серебрившуюся под луной шерсть, хоть и по-прежнему не могла спать рядом с нею. За седмицу одолели они принадлежавший семье женщины надел, а потом потихоньку засеяли. Дождики выпадали в самый раз, а солнышко пригревало – доброму урожаю родиться.

– Заинька мой родной, ненаглядный, – шептала Млиница, запуская пальцы в золотые вихры Цветанки. – Присохло к тебе сердце моё, не могу без тебя, но мёртвые всё снятся мне. Стоят они, бледные, строгие, с укором глядят... Будто корят меня за что. Не хотят, чтоб жила я без них счастливо... Пуще всех муженёк мой хмурится, а детушки к себе зовут.

– Вздор всё это, лапушка, – успокаивала Цветанка. – Это всё ты напридумывала себе. Родные нам счастья желают.

– Одна я, как перст, – поникнув плакучей ивой, вздыхала женщина. – За тебя лишь и цепляюсь, как за соломинку, но толку-то от жизни такой? Ни к чему стало мне землю топтать и хлеб жевать.