Наваждение

Петропавловский-Коронин с неожиданным в нем артистизмом и пафосом декламировал произведения Одоевцева и Некрасова. По вечерам метеоролог Штольц с «волшебным фонарем» нараспев рассказывал о модной естественнонаучной теории Великого оледенения. К нему собиралась молодежь и почему-то много крестьян-переселенцев, которые, сняв шапки, толпились у входа, глазели на картинки в «волшебном фонаре» и слушали «господские сказки», раскрыв рот. Надя Коронина читала открытые лекции по народной медицине. Они имели неожиданно большой успех среди женщин Мариинского поселка. Все желающие попросту не поместились в помещение конторы, Наде задавали множество вопросов и долго не отпускали. После Софи и Надя решили, что, по-видимому, умственное развитие мариинских работниц было инициировано до того нововведениями Веры Михайловой. Леокардия Власьевна публично рассказывала о гигиене и соблюдении правильного режима, но вопросы ей задавали преимущественно о правилах написания казенных писем и жалоб. В залах «Калифорнии» и «Луизианы» была открыта выставка пейзажей Сони Щукиной. В воскресенье в помещении собрания и во дворе вокруг него был организован благотворительный базар под патронажем Татьяны Потаповой. Кроме всего прочего, там продавались и имели большой успех механические игрушки Стеши Михайловой. Илья Самсонович обеспечивал бесплатный квас и булки для устроителей и покупателей базара. Аглая выставила декоративные поделки своих учеников. Скрывавшаяся на Выселках Фаня попросила Софи представить на базар ее вышитые салфетки. По удивительному совпадению три из пяти Фаниных салфеток приобрел владыка Андрей, который после службы явился благословить базар, как дело, безусловно, богоугодное. Машенька Опалинская, подумав, выставила на продажу большую часть своей коллекции тростей, оставив себе лишь три – самые удобные. Трости неожиданно быстро раскупили за приличные по егорьевским меркам деньги. Петр Иванович предложил для благотворительной продажи пятерых щенков из последнего помета Пешки-Большой, которые были моментально разобраны самоедскими охотниками. Собаки Гордеева-младшего выходили не слишком казисты статью, но на всю приишимскую тайгу славились умением самостоятельно работать по зверю. Вера Михайлова в приватной беседе сообщила Софи, что она всех этих дворянских штучек с базарами не понимает, но, не желая отставать от прочих, просто пожертвовала на благотворительность некую, весьма значительную сумму.

Вырученные во время базарной торговли средства пошли на покупку одежды и провизии для самых бедных приисковых семей, потерявших кормильца. Составлял списки и разносил благотворительные дары по домам Матвей Печинога, как всегда серьезный и доброжелательный. Его честность и пунктуальность никем не подвергались сомнению так же, как когда-то честность его отца – инженера Матвея Александровича.

Софи казалась всем довольной.

Когда ее бурная деятельность слегка утихла и вошла, так сказать, «в колею», в Егорьевск вернулся инженер Измайлов, и при первой же встрече весьма агрессивно предупредил Софи, что, как она не проси, он не будет организовывать рабочий кружок по изучению социал-демократической литературы, а также заниматься инженерным делом с одаренными егорьевскими подростками. Софи рассмеялась и оставила Андрея Андреевича в покое.

Музыкальные вечера и танцы в собрании стали уж превращаться в традицию. Софи неизменно присутствовала на них, пользуясь возможностью поговорить и что-то узнать. К самой музыке, как уже было сказано, она оставалась глубоко равнодушна. Впрочем, танцевать Софи умела и любила, но, кроме Дмитрия-Сержа, не находила себе достойных партнеров. По понятным причинам Опалинский не слишком часто приглашал ее, и вообще почти не танцевал. Наблюдая же, как Серж слушает игру Елизаветы-Лисенка, Софи уже несколько раз задавала себе вопрос, на который у нее пока не было ответа…

Машенька же, в свою очередь, заметила удивительное: среди полутора десятков романсов, которые она пела по просьбе собравшейся публики (навыки пения и игры, и удовольствие от гладких теплых клавиш под пальцами вернулись на удивление быстро), был один, который вызывал у безразличной к музыке Софи Домогатской сильную и всегда одну и ту же реакцию – стоило Машеньке его запеть, как Софи прекращала текущий разговор, напрягалась всем телом, и отворачивалась к окну или стене, словно пережидая сильную боль. Странность эту Марья Ивановна ничем объяснить не могла, но тем не менее она ее весьма занимала, так как об умении Софи прятать от людей все свои чувства Машенька помнила еще с юности. Что же такого вложено для нее в этот романс, – думала она. – что даже у Софи не хватает сил скрыть…

Вот и теперь Марья Ивановна не смогла удержаться и, исполнив «Я все еще его, безумная, люблю…» Жадовской и «Над душистою ветвью сирени…», сыграла вступление, внимательно наблюдая за реакцией Софи.