Наваждение

Кулек дешевых леденцов «Ландрин» в одном кармане, орешки в сахаре – в другом. Одеться по-праздничному. И неспешно гулять по праздному воскресному городу, фланировать под ручку с кавалером, глазея на окружающих, все подмечать, ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин и мысленно показывать им язык. Где гулять – в общем, без разницы. Можно в Измайловском саду, там оркестр играет. Можно – по улицам, заглядывая в витрины. Больше всего Дашка любила толкучки. Не покупать даже (бывшая шляпница была в вещах непритязательна и предпочитала все самое простое и в количестве небольшом, чтоб глаз не путался), просто – поглазеть. Для пущего развлечения любила придумывать увиденным людям – «долю».

Вот – «холодный сапожник». Кожаная сумка с инструментом через плечо, мешок с кожевенным товаром и старой обувью, в руке – «ведьма» (палка с железной загнутой лапкой, на которую надевали сапог для починки). Целый день, в мороз и жару слоняется по толкучке, чинит быстро, кое-как, ведь клиента, скорее всего, больше не встретит… «Мастер, по всему видно, хороший, сноровистый, – решает Дашка. – Но, видать, пил много, теперь больной уже, вон лицо какое зеленое, а «хозяйчик»-то взял и на улицу выгнал…»

Вот – торговка сбитнем (теплая вода на патоке). Несет на спине медный бак, обвязанный старым ватным одеялом, от бака идет длинная медная трубка с краном. По поясу – деревянная колодка с ячейками для стаканов.

«Татарка! – определяет Дашка, заглянув в узкие, длинные, когда-то красивые, а теперь заплывшие и какие-то безнадежные глаза. – Муж, наверное, «князь», – старьевщик. А может, и нет никакого мужа. А дома, точно, детки малые. Сидят, боятся, ждут часа, когда мамка с толкучки вернется, пожрать принесет. Может, вкусненького чего… А осенью темнеет рано, ветер в окошко стучит…»

От своих собственных фантазий Дашка становилась растроганной, начинала не в шутку жалеть ею же самой выдуманных деток торговки, аж слезы выступали на глазах…

Но вот беда, этого любимого развлечения в Дашкиной жизни почти не случалось. Когда была девкой, мать на улицу не пускала, находила в булочной чем заняться, да с братцем-сестрой нянчиться. После, «шляпницей» – по воскресеньям в «мастерской» самая работа и самый выгодный, щедрый клиент. Уже потом, когда стала «приличной», вышла замуж, тоже особо не разбежишься – детки, торговля, да и муж… Гуляние по улицам казалось ему занятием утомительным и бесцельным. «Только башмаки без толку стаптывать, – говаривал он в ответ на предложения жены (чем приводил последнюю в бессильную ярость). – Что мы с тобой, молодые, что ли? Нам бы уж полежать в день отдохновения после трудов праведных… Или вот, хочешь, давай в дурака подкидного сыграем?»

Нынче, в погожее предосеннее воскресенье, Дашка наслаждалась жизнью. На ней был шикарный плюшевый сак с аргамаками цвета «алая гвоздика», длинная синяя юбка, подшитая «бобриком», чтобы не обносился подол, ботиночки с пуговками на французском каблуке и синие же вязаные перчатки из фильдекоса. К пушистой, тщательно взбитой прическе приколота длинной (дюймов десять) булавкой веселенькая небольшая шляпка с аппетитными клубничками (все эти годы шляпки по дашкиному вкусу изготавливала одна из ее старых знакомок – еще из мастерской Прасковьи Тарасовны, давая бывшей товарке небольшую, но приятную скидку).

Рядом с Дашкой, бережно поддерживая ее под руку, шел ее брат Кирюшечка, – высокий, девятнадцатилетний, кучерявый, с нежным пушком на розовых щеках и едва пробившимися светлыми усиками. Несмотря на все подначки сестры, парень одевался не по-приказщицки, а по-рабочему, так ему почему-то казалось более важным. Впрочем, при том соблюдал весь положенный лоск. Носил высокие сапоги из хрома с лакированным голенищем, с проложенной между стелькой и подметкой сухой берестой – для скрипа, черную рубашку-косоворотку, яркий жилет, темный пиджак и фуражку с лакированным козырьком. Имел плоские часы вороненой стали с цепочкой и портсигар польского серебра (оба предмета были куплены Дашкой за 1 руб. 50 коп. каждый, но смотрелись вполне шикарно).

Другие гуляющие, как казалось Дашке, заглядывались на их пару и видели в них предмет для обсуждения. Особенно злобствовали женщины. «Как это толстуха себе такого красавчика отхватила? Да еще и молоденький совсем!..»

Дашку все это радовало безмерно, и она даже тихонько попросила Кирюшечку поубедительнее сыграть ее «сердечного друга». Озорной Кирюшечка был рад стараться, тем более, что сестру он и впрямь обожал почти до неприличия. Лукаво улыбаясь, он нежно склонялся к ней, щекоча отрастающими усиками маленькое розовое ушко, зная пристрастия сестры, отогнув перчатку, целовал пухлое запястье – в общем, всячески демонстрировал горячую, не находящую сил скрываться даже на улице влюбленность. Дашка таяла от удовольствия.