Наваждение

Софи выжидательно взглянула на Ефима.

– Осенью как-то вечером дул сильный ветер, – тихо сказал барон. – Я на Петровском острове живу, вы знаете. Там низко. Один пушечный сигнал, другой. Вода прибывает. Я вышел пройтись. Знаете, тянет, когда стихии… Вода в Карповке черная, выше колец, бурлит, ветер воет в опустелых улицах… Дождь… К утру хлынуло, залило погреба, улицу, я спустился, приглядеть за слугами. Они что-то таскали снизу, а я вдруг вижу: в воде, кругом, плавают с полдюжины больших крыс. Морды только видны и хвосты… У них, понимаете, подвал-то залило, они всплыли, на воде держатся, а куда плыть, где найти спасения – не знают. Держатся одна за другой, надеются, получается – круг…

Я Фридриху, камердинеру своему, показал, он говорит: Экая гадость! Щас перетопим их! – Я отвечаю: постой, не надо. Не все ли мы так?…

Потом ночь, мокрая, ужасная, в тумане и вое, прошла. На все легла молочная дымка и затихло. Никого нет. Только фонари дрожат… Люди легли отдыхать, а я шел не знаю куда и вспоминал тех крыс: что с ними стало? Они ведь верили каждая каждой, и потому – держались…

Софи! Я, когда про Михаила от Самойлова узнал, вас ненавидел со всею страстью, даже убить хотел…

– А-а-а! – едва ли не обрадовано вскричала Софи. – Так эти пирожные или там конфеты в коробке – ваше произведение?! Это вы, Ефим, сочинили? А я уж думала, что все безумны кругом, как ваши крысы. И сестра, и Оля, и Игнат…

– Вы… вы знали?!

– Ну да, мир не без добрых людей…

– Я уничтожил их. Совсем. Лед, знаете, на пруду пробил и туда высыпал, чтобы кошка или собака не сожрали… Рыбы шоколад не едят…

– Вы уверены, Ефим? – с тревогой, по виду вполне серьезной, спросила Софи.

Ефим бледно улыбнулся.

– Я теперь в этом много разбираюсь, у нас в имении целый зверинец. А нынче, знаете, Стеша, моя приемная дочь, соорудила из трубы с камнями, корзины и керосиновой лампы инкубатор, взяла из-под куриц яйца и вывела в нем в Джонниной комнате цыплят. Теперь они там бегают, такие желтые яички на ножках, Джонни их сначала изо рта в клювики водичкой поил… Джонни, кстати, ваш племянник, Михаила и Саджун сын. Только он болен тяжко, врачи говорят, долго не проживет, но я думаю, может, на свежем воздухе…

– Софи…

– Ефим, поймите, нам нечего, нечего, нечего делить! – Софи вдруг протянула к нему руки, и он схватил их горячо, как будто бы она предлагала спасение или сам хотел спасти ее. – Я храню то ожерелье, что вы мне подарили… даже надеваю его иногда… Помните рыцаря в сияющих доспехах?

– Конечно, – сдавленным голосом пробормотал он.

– Вы… виделись с Михаилом?

– Нет. Нам нельзя встречаться. Мы с ним вроде двойников-антиподов, так нас жизнь сделала, нам лучше вообще существовать на двух разных половинках земли…

– Да… пожалуй, вы и правы, Ефим… Но ведь так, в сущности, и выходит… Мне жаль…

Он стоял, не выпуская ее рук. Кока заглянул в дверь и тут же тактично затворил ее.

– У вас с Михаилом… опять… ничего не вышло? – спросил Ефим.

– Да… Он женат на Дуне, у него дочь Ангелина. У меня же теперь… как бы не соврать… девять, что ли, детей…

– Ско-олько? – Ефим удивленно приподнял красивую бровь. – Откуда ж вы их взяли?

– Да так все как-то получилось, – улыбнулась Софи. – Хотя вообще-то я детей не люблю…

– Софи, вам, может быть, оттого легче не станет, но я все равно скажу. Вы еще тогда были, я и бесился поэтому… Вы с Михаилом – образец здравого чувства.

– Как это? Я не понимаю.

– Ну, знаете, говорят про кого-то или про что-то: образец здравого смысла. Это когда очень умно, правильно, практично. Никто так не живет, но как-то меряют себя по этому. Вот и здесь. Образец здравого чувства. Это невозможно в жизни, чтобы ничего вообще вмешаться не могло – ни расчет, ни корысть, ни плотская жадность, ни даже время с расстоянием… Один раз на вас взглянуть… и все… дальше можно было локти кусать (я так и делал), а можно… Просто помнить, что это есть на земле… И жить дальше… Понимаете теперь?

– Да, понимаю, – тихо сказала Софи. – Я сама видела такое, давно, почти в детстве. Моя горничная Вера и инженер Матвей Александрович…

– Вот видите… и вы ведь не разозлились на них, не стали завидовать, разрушить пытаться…

– Нет, конечно! Мне светло от них было… Еще и потом, много лет, пока сама не смогла полюбить…

– Софи, вы сможете когда-нибудь простить меня?

– Смогу. Мне это в нынешнем настроении несложно совсем. Подумаешь, конфеты отравленные и пара похищений в прошлом… Вот третьего дня в меня из револьвера стреляли… – Софи снова стала серьезной. – Я прощу. Но сначала вы должны сами простить себя, Ефим…

– Я попытаюсь, Софи…

– Попытайтесь… мой рыцарь…

(«Прощай, леди Вера… Моя леди…» – вспомнилось Софи. В груди что-то больно ворохнулось и тут же улеглось обратно.)

Ефим молча поцеловал ее руки, поклонился и вышел из комнаты.

Вслед за его уходом в дверь снова заглянул испуганный Кока.

Из соседней спальни слышались бурные рыдания Аннет. Софи поморщилась и потерла пальцами виски. Дел оставалось еще много…