Наваждение

Софи потрясенно смотрела на то место, где только что был говоривший с нею человек. На льду Фонтанки, как его глаза, темнели дымящиеся полыньи. Серо-каменное тело города поудобнее устраивалось на ночь на ложе дельты. Фигура Туманова почти скрылась в лиловой дымке…

– Михаил! – крикнула она, боясь, что голос изменит ей.

Он обернулся и сразу же пошел назад, все ускоряя шаг.

Она побежала ему навстречу.

В этот миг гулко ударила пушка Петропавловской крепости, оповещая жителей столицы о том, что наступил новый год и новый век.

– Мишка… он сказал… сам Город сказал мне… – запинаясь, шептала Софи. – Я когда-то говорила с ним… раньше… а теперь не узнала… Мишка…

– Сонька… Сонька… Сонька… – повторял он, слизывая ее слезы и целуя волосы.

Двадцатый век – удивительный, прекрасный и страшный – со всеми его кровавыми войнами и революциями, потрясающими открытиями и опаляющими душу разочарованиями, вступал в свои права.

Но двум людям, которые, обнявшись, стояли на мосту, не было до этого никакого дела.

Эпилог

Часы в холле, прозванные Ормсбийским вороном за пронзительный хрип, прокаркали семь раз. Спустя минуту прозвучал гонг, зовущий к столу. Главы семейства это не касалось: он давно приучил домашних к своему собственному распорядку, вернее, к полному отсутствию такового. Джайлс, старший внук, испытывал по этому поводу восхищение и жгучую зависть. Увы – на все его попытки уподобиться деду тот отвечал категорической латинской фразой: “Quod licet Jovi, non licet bovi”. Так говорил когда-то один его знакомый русский, исполненный, разумеется, иррациональной мудрости, перед которой простым смертным надлежало почтительно склониться.

Только что миновал Сочельник, и в комнатах и коридорах большого, всегда полутемного дома пахло хвоей и цукатами. Стоя на верхней площадке парадной лестницы, лорд Александер Лири смотрел, как его домочадцы шествуют через холл. Эмили, прямая и стройная, как всегда – будто пламя свечи, которого не дано коснуться ветру. Старший сын и его жена, погруженные в молчаливое выяснение отношений. Наверняка они будут заниматься этим, даже если в Ормсби разразится революция или с неба рухнет метеорит. Младший сын… Внуки, числом три: девяти, семи и четырех лет. Секретарь и гувернантка. Кто бы мог подумать, что под его началом разрастется эдакое замечательное, благообразное семейство!..

Леди Эмили подняла глаза вверх и, увидев супруга, послала ему краткий укоризненный взгляд.

– Я работаю! – счел нужным объявить лорд Александер. Кевин, младший сын, ухмыльнулся и помахал ему рукой. Милорд возмущенно фыркнул и возвратился в кабинет.

Вот чего они совершенно не желали понимать: он в самом деле работал! Стопка исписанных листков на бюро росла с каждым днем. Он никому не разрешал до нее дотрагиваться. Чтобы листки не разлетались, придавливал их роскошным пресс-папье. Лиловые и сиреневые кристаллы аметиста, слепленные природой в увесистую друзу – подарок еще одного русского, давно покойного князя, любителя шелковых галстуков и сладкой туалетной воды. Этот князь тоже вошел в повествование. Под измененным именем, разумеется, – лорд Александер отнюдь не планировал покушений на чью-либо приватность, даже если речь шла об обитателях такой мифической вселенной, как Россия.

Страна Сновидений – так любят выражаться современные этнографы.

Кабинет был невелик и полон того мрачноватого уюта, который так близок сердцу британца. Бюро – напротив жарко натопленного камина; лорд Александер, будучи законченным сибаритом, использовал его отнюдь не для работы, а только для складывания листков. Писал же, сидя в мягком кресле у камина, положив на колени, вместо доски, обширный том Гете в сером переплете, с виньетками и гравюрами Доре. Когда мысль не шла, он открывал том и разглядывал иллюстрации к «Фаусту», в которых, как ему казалось, главным было то же, что и в его романе. Иногда ему хотелось поговорить с кем-нибудь об этом. Просто, чтобы уточнить собственные ощущения. Увы: из собеседников к его услугам был только вертлявый и своенравный бордер-терьер с грозной кличкой Баньши. Россия Баньши не интересовала совершенно.

Сбоку от камина широкое французское окно открывалось на галерею, с которой очень удобно было любоваться вересковой пустошью и скалами, источенными ветром. Ветер дул всегда. Теплый и сырой – с запада, принося острый запах водорослей из Ирландского моря (Oceani Hibernici, как выразился бы тот же сибирский знаток латыни); с востока – холодный, звенящий от свежести. Лорду Александеру порой казалось, что восточный ветер пахнет кедровой хвоей. И запах этот отличался от того рождественского аромата, что царил сейчас в его доме, как русский меделян от бордер-терьера.

Нет, он отнюдь не был погружен в эту тему с утра до вечера. Однако же – работа есть работа. Или ты занимаешься ею всерьез, или не стоит и начинать. Лорд Александер мог сколько угодно игнорировать пятичасовой чай и месяцами не появляться в клубе. Но его писательская репутация была обязана оставаться безупречной.