Наваждение

– Маман, что вы говорите! – Сергей даже закатил глаза от возмущения. – Я не могу оставить училище! Вся моя жизнь – это служить, быть военным. Единственная альтернатива – застрелиться. Вы этого для меня хотите?!

– Болезнь… деньги… хозяйство… – отрывочно бормотала Наталия Андреевна и сама себе казалась неубедительной рядом с этим блестящим юношей, почти офицером. И это он будет распекать в деревне нерадивых крестьян, препираться с дачниками из-за арендной платы, покупать три воза навоза?… План Марии Симеоновны уже не казался ей таким удачным.

– Но как же нам быть, Сереженька?! – Наталия Андреевна в отчаянии заломила руки. – Если хозяйством никто не будет заниматься, то мы просто не сможем присылать тебе деньги и…

– Как это – не сможете?! – удивился Сергей. – Ты же не хуже меня знаешь: жизнь гвардейского офицера – весьма дорогая штука… Я просто не могу ничего другого… Ты что, все-таки желаешь моей смерти, хочешь, чтобы я кончил, как папа́?

При воспоминании о покончившем с собой муже слезы выступили на глазах у Натальи Андреевны. Она была не в силах говорить.

Сын осторожно положил три пальца на ее рукав.

– Мама, я вас прошу, не отчаивайтесь. Всегда есть выход. Вполне возможно, что Модест еще поправится настолько, чтобы снова взяться за дело. Он же еще не умер, верно? Значит, остается надежда. А пока вы можете поговорить с Лешкой. Он, как я знаю, в душе тяготится и Петербургом, и своим юнкерским положением. Конечно, сам он мечтает стать попом, но, коли уж это нельзя, может быть, ему и в охотку покажется заняться хозяйством. Да и мозги у него, надо признаться, устроены на более научный лад, чем, предположим, у меня самого. И занудства больше. К тому же он сызмальства больше всех нас за Модестом ходил и ко всему в хозяйстве приглядывался. Чем не решение?

Наталья Андреевна тяжело вздохнула. Увы! Блестящий, красивый, как юный бог, Сережа, так же, как и ее старшая дочь Софи, никогда не был способен думать ни о ком, кроме себя самого… А старший сын, вроде бы надежда и опора престарелой матери, порешил думать о благе всего народа разом, да на том и сгинул…

Леша внимательно и серьезно выслушал Наталию Андреевну и согласился сразу, почти не раздумывая. На выполнение всяких формальностей ушло три дня и, по истечении их, мать и сын уж миновали заставу и ехали по направлению к Луге.

– Модест Алексеевич всегда был добр ко мне и держал за родного, – не зная, Леша почти повторил слова Марии Симеоновны. – Теперь мой черед ему помочь Коку на ноги поставить… Да и Сереже доучиться надо и в полк вступить…

Наталия Андреевна смотрела на светлый, тонкий, чуть слабоватый в подбородке профиль младшего сына и думала несколько противоречиво (впрочем, противоречия этого не замечая совершенно): «Хорошо, что мы его Церкви не отдали. Господь не попустил. Коли б не так, что б теперь делать-то? А так, может, еще и обойдется…»

С тех пор Леша безотрывно жил в Гостицах и весьма вдумчиво и небезуспешно вел все дела. Модест Алексеевич и Мария Симеоновна как могли помогали ему разобраться во всех тонкостях. Модест был очень доволен успехами приемного сына и видел в нем своего преемника на вечные времена. Мария Симеоновна, смекающая больше недужного друга, качала головой.

– Душа у него, конечно, благородная и благодарная, да только совсем на иную ноту настроена, чем севооборот соблюдать, да молотилку модернизировать, – говорила она. – Дай Бог, Коку на ноги поднимет…

В редкие часы досуга Алексей Домогатский приезжал в Люблино и подолгу беседовал с Петей Безбородко о поэзии и богословии. Софи эти беседы казались безмерно скучными, она сразу начинала зевать и, извинившись, оставляла мужа и брата одних. Петя не раз говорил, что в Леше есть удивительная светлая наивность, которая одна, быть может, и пристала настоящему священнослужителю. Софи после этих слов отчего-то всегда вспоминала владыку Елпидифора, старого настоятеля Крестовоздвиженского собора в Егорьевске.

Нынче Леша находился в деловой поездке в уезде по поводу Неплюевских покосов.

– Как здоровье Модеста? – спросила Софи у матери, когда сестра вышла. – Ухудшения не было?

– Все то же, без изменений, – вздохнула Наталья Андреевна. – Аннет, бедняжка, за последнее время извелась вся, устала, с лица спала…

– Отчего же она устала-то, раз ухудшения нету? – удивилась Софи. – На хозяйство вы Лешину жизнь кинули, Кока, как я его знаю, присмотра вовсе не требует. У Модеста Алексеевича года такие, что жив, в памяти, и слава Богу. Что ж ее изводит-то, я не разберу?

– Господи, Софи, какая ты все-таки злая, – вздохнула Наталья Андреевна. – Никогда никому не посочувствуешь. Даже родной сестре. Аннет ведь моложе тебя, а ее жизнь, почитай, кончилась…