Наваждение

Ночь выдалась на диво тихой. Особо тяжелых больных в отделении не было, по неотложной помощи никого не везли. Спал намаявшийся за день хворый люд, завалился, кто где сумел, сморенный медицинский персонал. Олег Покровский, дежурный хирург, мог бы тоже недурно вздремнуть, но что-то не тянуло его в сон. То ли потому, что днем выспался, то ли от плохого настроения. Смутно было на душе, неспокойно. И не отступало давящее, тягостное предчувствие, что обязательно случится что-нибудь нехорошее, недоброе. А может, вечерний звонок жены расстроил. Лена жаловалась на Петровну, квартирную хозяйку, которая снова придралась к сыну и довела Максимку до слез.

Вспомнив об этом разговоре, Покровский еще раз подосадовал. Даже при всех скидках на женскую эмоциональность — Лена ведь умная женщина, все прекрасно понимает, для чего зря по больному месту лупить? «Неужели нам всю жизнь по чужим квартирам мотаться?» Нашла время — когда муж на дежурстве и должен быть готов к любым неприятностям! Будто Лена сама не врач, не разумеет…

Чтобы отвлечься от безрадостных мыслей, Покровский засел за кроссворд. Нет, не разгадывал — сочинял собственный, давнее увлечение. Но едва он приступил к расчерчиванию клеточек, затрещал телефон. Звонили из приемного отделения — «скорая» привезла больного. Покровский со вздохом закрыл тетрадку и вышел из ординаторской.

На кушетке лежал молодой мужчина в черной, расстегнутой на все пуговицы рубахе и в черных же измятых брюках. Длинные волосы, густые и черные, разметались по скуластому горбоносому лицу. Но прежде всего внимание Покровского привлекла окраска этого лица, цвета вылинявшей желтой клеенки, застилавшей кушетку. И пятна крови — бурой, подсохшей уже, и алой, свежей — на лице, шее, одежде. Перед больным, держа его за руку, стояла на коленях старуха — такая же горбоносая, темнолицая, из-под черной косынки выбились седые до прозелени волосы. И странно одетая в какое-то подобие просторного черного балахона со множеством фиолетовых складок и оборок внизу. Сначала Олег подумал, что они кавказцы или, еще вероятней, цыгане. Хотя и на цыган они не вытягивали — уж больно темнолика и диковинно облачена была старуха. Подошел, тронул мужчину за горячее запястье. Пульс еле определил — тонюсенькую, рвущуюся ниточку.

Старуха подняла к нему испещренное морщинами лицо, опалила чернющими, зрачков не различить, глазами.

— Доктор, спаси его! — И, не вставая с колен, поползла к нему, схватила за руку, прижала ее к своей ледяной щеке.

Говорила она с сильным акцентом, с трудом можно было разобрать слова.

— Не дай ему умереть, не дай!

Олег не без труда высвободил руку, поморщился:

— Вы с ума сошли! Встаньте немедленно! Это кто — внук ваш?

— Внук мой, сын мой, душа моя, кровь моя, все мое! — причитала старуха, по лицу ее катились обильные мутные слезы. — Все мое! И забормотала что-то на гортанном, неведомом Покровскому языке.

— Их с поезда сняли, — вмешалась заспанная сестра приемного отделения. — Парень уже без сознания был, в кровище весь. А эта над ним как ворона черная. Сейчас она лучше залопотала, а то я ни бельмеса разобрать не могла.

Старуха снова попыталась ухватиться за Олега, но тот внятно, раздельно произнося каждое слово, сказал ей:

— Вы же мне мешаете осмотреть больного, драгоценное время теряем!

Что в животе катастрофа, Покровскому не составило труда догадаться, едва коснувшись его одеревеневших мышц. Но почему кровит отовсюду — в голове не укладывалось. И не вызывало сомнений, что счет жизни парня идет на секунды и может она угаснуть в любой момент.

— Лаборанта, живо! — велел он сестре. — Пусть группу крови и резус определит.

Затем дозвонился к себе в отделение, сказал, чтобы разворачивали операционную, и продолжил осмотр. Ничего подобного он никогда не видел, даже не слыхал о таком. Кровь сочилась отовсюду — из носа, рта, ушей, заднего прохода. Нарушение свертывающей системы? — пытался сообразить Покровский. Но при чем тогда клиника «острого живота»? Вызвать из дому завотделением? И лишь подумав об этом, скривился, как от зубной боли.

Врачом Олег был молодым — семь лет не стаж для классного хирурга, — но поднаторел уже не худо. Одно не вызывало у него сомнений: больной обескровлен, надо срочно восполнять кровопотерю, иначе никакая операция не спасет — останется на столе. И хорошо бы, если у него в самом деле со свертываемостью нелады, начать с прямого переливания, из вены в вену.

— Третья группа, резус-отрицательная, — доложила, закончив свои манипуляции, лаборантка.

— М-да, — разочарованно протянул Покровский. — Если уж не повезет… Ему же столько крови понадобится… Заварилась каша…

— Как бы не пришлось вам, Олег Петрович, ее расхлебывать, — развела руками лаборантка.

— Не расхлебывать, а выхлебывать, — вздохнул тот. — Придется кубиков на триста облегчиться, деваться некуда.

У Олега была та самая третья резус-отрицательная, очень редкая, все в больнице знали об этом и, когда подпирало, звали на выручку.

— Надеюсь, сифилиса или СПИДа нет у вас? — подмигнула разбитная приемная сестрица. — Анализы вам давненько не делали.