Наваждение

Я почему-то не поспешила в коридор его встречать вместе с родителями. То ли не решилась посягнуть на их полновесную радость заветной встречи, то ли вдруг по-девчоночьи засмущалась чего-то. Стояла, прильнув ухом к закрытой двери в свою комнату, затаив дыхание.

Сначала были одни поцелуи. С мычанием и придыханием. Потом, судя по доносившимся до меня звукам, папа стаскивал с Ромки плащ, а тот строил из себя анекдотичного гомика, сопротивлялся, лепетал тонким, карамельным голоском.

— Ах, — причитал томно Ромка, — что он делает со мной, противный! Ах, он оголяет меня! Мои плечи! Ах, я весь плавлюсь, как та свеча! Геморроидальная! Уйди, шалунишка, я весь такой юный, весь такой непорочный я!

Басовито ржал папа, колокольчиком звенела, хлопала себя по бедрам мама.

— Тише вы, — цыкал на них Ромка, — девочку мне разбудите!

Я открыла дверь и вышла к ним.

— Ой какая очаровательная девочка! — закатил глаза Ромка.

— Какой чудный ребенок! Подойди ко мне, дитя мое, я тебя облобызаю!

Я возвышалась над ним на полголовы и чуть присела, дабы ему удобно было расцеловать меня сначала в обе щеки, а затем в лоб.

— Какая милая девчушка, — восхищался Ромка, гладя меня по плечу. — Какие перышки мамины, какой носок папин! Ты по-прежнему делишь постель только с моим зайцем? Таблицу умножения выучила? Мамочку с папочкой слушаешься? Зубочки перед сном не забываешь чистить?

Я сразу приняла Ромкину игру. Ему отчего-то вздумалось вдруг превратить меня в ту пухлощекую малышку, которую видел здесь много лет назад. Сохранить прежний уровень отношений — взрослого дяди и маленькой девочки. Я подыгрывала ему с нескрываемым удовольствием — попискивала, хлопала глазками, надувала губки и ковыряла пальчиком стенку. Но мама прервала эту идиллическую сцену, заторопила всех к столу, громко сетуя, что тыщу раз уже все подогревала. Ромка, хоть и намекнул, что заодно и позавтракает, не сел, пока не раздал нам извлеченные из кожаного желтого кейса подарки. Угодил всем. Классными мокасинами — папе, великолепным пушистым свитером — маме.

— А это, — протянул он мне нечто воздушное, почти невесомое, упакованное в радужный целлофан, — тебе, дитя мое. Привет из гадкого Парижа. Без меня не употребляй, я потом тебя научу, как этим пользоваться.

Я не удержалась, прыснула. В отличие от родителей, заинтриговано разглядывавших пестрый целлофановый пакет, я знала, что в нем. По немыслимому совпадению точно такой же мне подарил недавно Сережа. Мой сумасшедший, невозможный, свихнутый Сережа. Побывал в какой-то «халявной» турпоездке с заездом во Францию, где и купил этот обалденный гарнитур. Небось, всю свою валюту на него истратил — ехал-то «налегке». У меня вообще никогда по-настоящему хорошего белья не водилось, а о таком лишь мечтать могла. Когда увидела эти божественные трусики с лифчиком, дар речи утратила. Я, конечно, подозревала, что Сережа привезет мне что-нибудь из-за границы, но о подобной роскоши лишь мечтать могла. В этом весь Сережа, неисправимый максималист. Нет горше муки, чем любить максималиста. И нет больше счастья. Возникла тогда еще одна сложность — прятать Сережин подарок от родителей. Как бы я объяснила им появление у меня такой дорогой вещи? Не говоря уже о том, что столь интимный подарочек в их пуританских глазах выглядел бы более чем сомнительно. Стирала его тайком, сушила у себя в комнате, ночью. И надевала только для Сережи — если выпадала возможность найти где-нибудь на часок-другой квартиру, чтобы уединиться с ним.

— Думаю, футлярчик в самый раз, — протянул Ромка, взыскательным взглядом художника обозревая мою грудь. — Мой любимый размер.

И хоть глаза его смеялись, я ощутила, как теплеют щеки. Я привыкла, что мужчины засматриваются на мою грудь — она у меня уже в восьмом классе торчала, как у двадцатилетней, даже стыдилась поначалу. Но по-прежнему необъяснимо стесняюсь, когда перехватываю мамин или, того хуже, папин взгляд. И папа с некоторых пор, желая приласкать меня, уже не обнимает, не прижимает к себе, как раньше. Не то чтобы я возводила Ромку на папин уровень, но нечто похожее сейчас испытала. А еще почудилось, что Ромка смотрит на меня отнюдь не родительскими глазами. Мое секундное замешательство он расценил по-своему.

— Неужто не потрафил, дитя мое? Или страшно поцеловать старого облезлого козла Ромку? — обнажил он свои тронутые временем, но все еще безупречные зубы.

— С тобой, Ромка, мне ничего не страшно, — лихо ответила я и звучно чмокнула его в нос.

— Аминь, — молитвенно сложил ладони Ромка. — С меня мороженое.

Мама распотрошила пакет, ахнула, напустилась на Ромку:

— Ты с ума сошел! Разве можно девочке такие дорогие подарки делать? И вообще, зачем было так тратиться? Тоже мне Рокфеллер нашелся! Это же куча денег!

— Вот именно, куча. Для этого бумажного дерьма удачней слова не придумать, — подмигнул мне Ромка. И заорал во все горло: — Будут меня сегодня кормить в этом доме или нет? Вернее, уже не сегодня, а завтра!