Навеки моя

– Плодом Духа есть любовь, – ответил он голосом настолько же спокойным, насколько фальшиво пафосным был ее голос. – Это что-то такое, чего ты никогда не могла понять, правда, Хестер? Любовь. Может быть, я смог бы полюбить тебя, если бы ты не закрыла дверь для меня. Но дух твой был отягощен ненавистью ко всему миру. А все, что осталось от тебя сейчас, – это ракушка, подобная тем, что валяются на пляжах, все еще в слизи от улитки, которая покинула их. Твой стыд перед самой собой напугал тебя настолько, что ты не позволяешь никому любить тебя. Поэтому тебя никто и не полюбит. Можешь быть в этом уверена.

– Будь ты проклят, Бартоломью Нун. Будь проклят твой… – она попыталась найти слово, достаточно оскорбительное для того, чтобы выразить свою мысль, и достаточно умное, чтобы не унизить ее гордость. – Отвратительный придаток. Я надеюсь, этот поганый кусок плоти, который висит у тебя между ног, сморщится и отпадет из-за того, что ты перестанешь им пользоваться.

Он засмеялся, громко и раскатисто. Бледное лицо Хестер вспыхнуло, и она выбежала из комнаты, оставив дверь открытой. Смех Бартоломью прервался так же неожиданно, как и начался. Он откинулся в кресле, поглощенный чем-то более важным, чем эта неприятная встреча. Хестер была права, он мало спал этой длинной и одинокой ночью. Каждый раз, когда он закрывал глаза, сцены Эри в постели с Причардом вспыхивали у него перед глазами в трехмерном цветном изображении, как в стереоскопической трубе, которую Хестер купила в Тилламуке. Он и не собирался отрицать, что любит Эри, и его мучила мысль о том, что какой-то неуклюжий медведь Причард спит с ней. Эти сцены в его голове были даже хуже того, что описала Хестер. С глубоким выдохом он поднялся с кресла и выглянул в окно. День был прекрасным. Шторм уже закончился, и небо прояснилось. Вдалеке/в море, подгоняемая легким бризом, виднелась грациозная черная яхта на фоне лазурного неба. Он увидел то место у берега, где всего три ночи назад ласкал нежное тело Эри своим языком, своими руками. Забыла ли она то, что они испытывали вместе, когда вышла замуж?

Снедаемый этими мыслями, он перешел в гостиную, чтобы посмотреть на дом, который теперь стал ее пристанищем. В это утро Эри не занималась своей обычной работой по хозяйству. Все ли у нее в порядке? Не обидел ли ее Причард?

Он не услышал, как Хестер подошла к двери.

– Если тебе так больно видеть эту девочку женой моего несчастного племянника, то почему бы тебе не отказаться от своего поста? – спросила она. – Мы могли бы вернуться в город, и ты принял бы участие в выборах мэра. Старый Дункан уже сказал, что он не будет участвовать в следующих выборах.

Не поворачиваясь к ней, он сказал:

– Я же тебе уже говорил, я не собираюсь возвращаться в город. Я счастлив здесь. Я без ума от моря и от моих птичек.

– И от этой суки в постели Причарда, – эхом ответила она. – А как же я? Разве мое, счастье не имеет для тебя значения? Мне здесь все опостылело, Бартоломью. Это и есть моя единственная болезнь. Если ты действительно беспокоишься о моем здоровье, отвези меня обратно в город, и ты посмотришь, какой цветущей я могу быть.

– Ты утратила право на мою заботу о тебе в тот день, когда закрыла передо мной двери своей комнаты, Хестер. Я всю свою жизнь только и делал, что заботился о других. А теперь я буду заботиться о себе сам, делать то, что сам посчитаю нужным.

– Вместе с этой шлюхой? Ты будешь гореть в аду! – фыркнула Хестер.

Бартоломью повернулся и пронзительно посмотрел на нее.

– В течение семи лет ты делала все, чтобы моя жизнь была адом. И у тебя это хорошо получалось. Но больше у тебя ничего не выйдет. Мне теперь все равно, что ты будешь делать.

Его внимание переключилось на дом в сорока футах от его собственного, он не обращал больше внимания на Хестер, как будто она была какой-то букашкой. Хестер всегда знала, что он не любит ее – он не любил ее даже тогда, когда они поженились, – несмотря на то, что она стирала пальцы до крови, готовя и убирая, заботясь о его парализованном отце и о нем. Она была недостаточно хороша для Бартоломью Нуна. Она же простушка, которой безразлична даже собственная жизнь, потому что ей не повезло от рождения, ведь она родилась в семье белого южанина-бедняка!

Если бы Хестер могла быть честной с собой, то ей пришлось бы признать, что именно то, что Бартоломью не любил ее, и толкнуло ее в его постель в ту ночь, тогда умер его отец. Именно это и необходимость позаботиться о своем будущем. Он хотел ее тело так же сильно, как Ленни Джой, это было давно, когда ей было шестнадцать лет. Ленни Джой сбежал, чтобы не платить за то, что она ему отдала. А Бартоломью не сбежал. Она позаботилась, чтобы он не сбежал. И она заставила его заплатить за то, что он грязно использовал ее тело. Он заплатил так, как она всегда мечтала заставить заплатить Ленни Джоя.