Навеки твоя Эмбер. Том 2

Эти слова вызывали у нее отчаяние, но при других обстоятельствах оно было бы гораздо сильнее, ибо общая истерия движущейся толпы вовлекла ее в атмосферу народного несчастья. Пожар был настолько огромным, разрушения — настолько обширными и кошмарными, что весь этот ужас казался нереальным. Шадрак Ньюболд сгорел, а с ним, вероятно, и все ее деньги, все, что у нее было на свете, — но она не могла полностью осознать, что это означало лично для нее. Смысл придет потом, позднее.

Только одно было важно сейчас — найти Рэдклиффа.

Возле ворот, ведущих на улицы Чизуэлл-стрит, Барбикан и Лонг-лейн, стояла толпа; люди всё еще жили надеждой. Они надеялись, как и жители соседних Уолтинг-стрит, Корн-Хилл и Чипсайда, что огонь стихнет, не дойдя до них. Но пламя уже прорвалось сквозь стены, и ветер достиг такой силы, что не верилось, будто хоть что-то может уцелеть. Некоторые горожане бегали около своих домов и никак не могли решиться на что-нибудь. Другие спасали то, что могли спасти: они выбрасывали мебель и постельное белье через окна верхних этажей, нагружали повозки посудой, столовым серебром и портретами.

Эмбер держалась рядом с Большим Джоном Уотерменом, когда они пробивались Сквозь толпу на Госуэлл-стрит. Ведь им приходилось двигаться против течения, и людской поток иногда отбрасывал их назад, несмотря на все их усилия.

Шли матери с узлами вещей на голове, держа на руках одного ребенка и в то же время стараясь не потерять из виду других детей, которых могла задавить толпа. Грубые носильщики, злые и упрямые, орали на людей, осыпали непристойной руганью и расталкивали всех локтями — сегодня они командовали народом. Повсюду метались ошалевшие животные. Испуганно блеющий козел попытался пробиться сквозь людей. Коровы мычали в унисон с визжащими детьми, сидевшими у них на спине. Бесчисленное множество кошек и собак, орущих от ужаса свиней, горланящих попугаев в клетках Обезьяны на плечах хозяина или хозяйки сердито тараторили и хватали мужчин за парик, а женщин — за ожерелье. Грузчики тащили на головах перину, а поверх нее сундук, который то и дело съезжал набок, а иногда грохался об землю. Некоторые завернули в простыню все, что смогли спасти, и шагали, перекинув узел за спину. В толпе было много беременных женщин, они отчаянно пытались защитить свои неуклюжие животы от давки, несколько молодых женщин истерически рыдали от ужаса. Больных несли на спинах их близкие — сыновья, мужья или слуги. В одной повозке лежала женщина, она страшно стонала, и ее лицо было искажено родовыми муками. Рядом была повитуха, которая стояла на коленях и обеими руками работала под одеялами, а роженица старалась сбросить с себя одеяла, истерзанная нестерпимой болью.

Лица людей были безумные, растерянные. Дети смеялись и играли, путаясь в ногах у взрослых. Старики, казалось, утратили всякую способность на что-либо рассчитывать. Все потеряли всё — сбережения всей жизни, то, что было накоплено трудом целых поколений. Все, что забрал огонь, ушло навсегда.

Большой Джон Уотермен обнял Эмбер за талию — они медленно продвигались вперед. Эмбер, которая была слишком маленького роста, чтобы видеть поверх голов толпы, снова и снова спрашивала: не горит ли Олдерсгейт-стрит, где находился дом графа, и Джон терпеливо отвечал, что, похоже, пламя туда еще не дошло, но приближается.

«Если бы только я смогла добраться туда! Если бы добраться и найти его!»

В глаза Эмбер попали частицы золы, и, когда она непроизвольно стала тереть глаза, веки воспалились. Она чихала и кашляла от дыма, раскаленный воздух, подгоняемый ветром, попадал в нос и легкие, она задыхалась. Только огромным усилием воли Эмбер заставляла себя не расплакаться от ярости и усталости. Она просто свалилась бы с ног, если бы не Большой Джон, который постоянно поддерживал Эмбер. Где-то в толпе остальные четверо слуг затерялись, возможно, они присоединились к мародерам. Воры входили в дома еще прежде, чем хозяева покидали их.

Наконец-то они вошли в дом Рэдклиффа.

Огонь полыхал ниже по улице Сент-Мартин-ле-Гран и почти добрался до улицы Булл-энд-Маут. Перед домами выстроились груженые повозки, повсюду сновали слуги — а возможно, и воры, — которые выносили вазы и портреты, статуэтки и мебель. Эмбер пробилась внутрь здания. Казалось, никто даже не заметил ее присутствия, и никто не помешал ей войти. Конечно, ее бы и не узнали: испачканное саясей лицо, растрепанные грязные волосы, почерневшее от копоти и разорванное платье.

В холле творилось нечто невообразимое. По широкой центральной лестнице сновали слуги и носильщики — один нес маленькую итальянскую кушетку, другой — ворох расшитых парчовых портьер, кто-то тащил на голове картину Боттичелли, кто-то — обитое бархатом испанское кресло. Эмбер подошла к лакею в ливрее, согнувшемуся под тяжестью огромного резного шкафа.

— Где хозяин? — Тот не ответил и пытался пройти мимо, но Эмбер схватила его за руку и гневно крикнула: — Отвечай мне, мерзавец! Где хозяин? — Еще немного, и она ударила бы его по лицу.