Наветренная дорога

И я полагаю, что за ответом нужно вернуться в залив, где много лет назад Иона Томпсон нанес при мне удар острогой. Может быть, все атлантические ридлеи сходятся туда, где была та — первая, и где в теплой молочно-белой воде встречаются дюгони, альбули и доживающие свой век крокодилы. Может быть, в одну прекрасную летнюю полнолунную ночь затянувшееся решение вопроса замкнет круг, и загадка о ридлеях умрет там, где она зародилась.

Глава вторая Наветренная дорога

Ho вы еще не знаете всей повести о ридлеях. То, что осталось досказать, составляет, пожалуй, наиболее загадочную ее часть.

Это случилось сравнительно недавно и спустя много времени после того, как я решил, что знаю по меньшей мере величину загадки. И произошло это в юго-восточном уголке Карибского моря, того самого моря, в котором, как я пытался вас уверить, ридлеи не обитают.

Я находился на острове Тринидад, в его диком северо-восточном крае, где кончается наветренная дорога и лес подступает вплотную к скалистой кромке берега, а огромные волны гнут спины и прыгают перед щербатыми отвесами из аспидного сланца. Здесь ничто не отделяет вас от окружающего мира, тут только стремительный ветер да тусклые, неясно обрисовывающиеся на востоке очертания острова Тобаго.

Я жил в Матло, где поселился в построенном на скале высоко над морем правительственном доме для приезжих. Однажды после полудня я отдыхал в гамаке, подвешенном в тени веранды. Все утро я лазал по крутым тропинкам, пробирался в чаще леса, ловил лягушек и змей и безуспешно пытался снимать цветные фотографии в сумерках, царивших под кронами деревьев мора. И теперь наслаждался покоем, который превращает в безмятежного владыку любого человека, в том числе и университетского профессора, когда он располагается в гамаке на обдуваемой пассатом веранде, а перед ним находится лимон и фарфоровая чашка, наполненная ромом. В этот миг я никому и ничему не завидовал. Я просто лежал в гамаке, позволяя ветру покачивать его, и глядел в морскую даль.

Море и небо, обрамленные краем крыши и перилами веранды, напоминали недодержанный цветной фотоснимок — так неестественно контрастными казались все краски. Далекая голубая тень острова Тобаго увенчивалась куполом жемчужных туч, а легкий приятный ветерок гнал над морем разрозненные, похожие на клочья хлопка, облака, плывшие в беспредельной синеве неба. Они плыли безостановочно, отбрасывая на поверхность моря одиночные тени, которые строились в марширующие вслед за облаками шеренги.

Вдали, среди белых гребней волн и теней облаков, плавали рыбачьи лодки из Матло. Их было десятка два — этих маленьких, похожих на веточки челноков с несообразно большими треугольными парусами, сшитыми из мешковины и надувшимися с наветренной стороны не меньше, чем спинакер на парусной гонке. Прямо под скалами, так далеко, что их почти не было видно, маленькие суденышки, словно сорвавшись с натянутой тетивы, взлетали и скользили по огромным волнам, сновали во всех направлениях, скрещивали свои пути и ныряли навстречу стремительному ветру.

Кроме марширующих теней облаков, на поверхности моря виднелись черные пятна, каждое размером в пол-акра. Они не приближались, а держались за рифами и двигались вдоль берега, по направлению к резко очерченному мысу. Я взглянул на небо, чтобы узнать, когда же нарушится строй облаков и можно будет рассмотреть эти пятна, но тут обнаружил кричащих чаек, рыщущих птиц-фрегатов, темные борозды и взлетающие клочья пены в тех местах, где кингфиши рвали на части края пятен и где какие-то более крупные существа нападали на кингфишей.

Я понял, что двигающееся вдоль берега пятно было косяком хамсы, и туда, где рыба держалась стойко, не уходила в глубину и не металась в отчаянии во все стороны, отовсюду устремлялись белокрылые рыбачьи лодки. Они волокли за собой переметы с наживкой в надежде, что кингфиши, корифены или макрели предпочтут хамсе наживку из чистейшего рыбьего брюшка. И все это время огромные волны неукротимо наносили берегу удар за ударом, перепрыгивали через рифы и воздвигали из воды башни, дробившиеся у береговой полосы.

В кухоньке, находившейся за моей спиной, рослая женщина-ашантийка трудилась над шестифунтовой макрелью. Это была моя макрель! Она была разрезана надвое, передняя часть томилась в горшке среди помидоров с палец величиной и накрошенного чеснока. Другая половина брызгала растительным маслом на угли мангрового дерева, на которых она жарилась. Вдобавок в бирмингемском противне запекалась половина плода хлебного дерева, и я чувствовал себя в ладу со всем миром. Тяжесть забот о морских черепахах я переложил на плечи мужа моей хозяйки, который собирал для меня сведения о местных охотниках за черепахами. Трое мальчишек по моему заданию ловили за плату всяких животных: ящериц по три пенса и змей по полтора пенса за штуку.