Навигаторы

Гуськов попытался уловить суть разговора и понял, что отвлечься на самом деле не получится. Ребята уточняли у Клименко моменты, которые касались практических сторон дублирования миров. Уточняли и заодно высказывали свои опасения.

— Я не понимаю, чего вы боитесь? — Клименко, казалось, был искренне удивлен. — Вы трижды нырнули туда и обратно. Что вас беспокоит? Укачало, что ли?

— Нет, самочувствие в норме, но… — осторожно попытался ответить за всех вечный скептик Парус. — А если встретим дублей, что будет?

— Ничего не будет, — уверенно ответил Клименко. — Ничего страшного. Ваши дубли решат, что обознались или померещилось. Наши миры — не петли времени. Ныряя, мы не переходим в прошлое или будущее, где, наверное, лучше было бы не встречаться с самим собой. Два мира, между которыми мы перемещаемся, просто разделились и разошлись.

— Снялись с бакштофа и отчалили, как два корабля в море, — не преминул блеснуть эрудицией Трощинский. — Теперь идут каждый своим курсом.

— Можно сказать и так, непринципиально, — согласился Клименко. — Главное в другом. Ваши дубли в Старом мире — это отдельные личности. С сегодняшней полуночи у вас и у них начала формироваться своя судьба. Строго говоря, они больше не вы, не полные ваши клоны. Вот уже более двенадцати часов они накапливают свой жизненный опыт, а вы свой.

— Короче, встреча ничем не грозит, и у каждого теперь своя судьба, — подытожил Локтев. — Понятно даже мне.

— Судьба у них, прямо скажем, незавидная, — печально проронил Парус. — Мир-то Старый рушится. И значит, в Старом мире мы все умрем.

— Не мы, а они, — поправил Трощинский.

— Все равно как-то не по себе становится.

— А я выживу! — уверенно заявил Локтев. — Ну, в смысле, клоун мой выживет.

— Сам ты клоун, — усмехнулся Трощинский. — Только не смешишь никого и сам не смеешься.

— Кто в армии служил, тот в цирке не смеется, — неуклюже парировал Локтев. — И смешить я тоже никого не собираюсь. Просто я в себе уверен.

— Это в себе! А в «клоуне» своем?

— А это разве не я? — Локтев вопросительно взглянул на Клименко. — Или я неправильно понял вводную, товарищ майор?

— Очень даже правильно все понял, Локтев, — Клименко кивнул.

— Вот! — Локтев выразительно посмотрел на Трощинского. — Вот поэтому и выживу… ну, в смысле, клоун мой выживет. Потому что правильно соображает. А твой обязательно затупит и в какое-нибудь дерьмо вляпается.

— Не мои проблемы, — неожиданно спокойно ответил Трощинский.

— О как! — Локтев даже слегка подпрыгнул на сиденье. — И что, ничуточку не жалко клоуна своего?

— Клона, Семен, клона, а не клоуна, — не выдержал Парус. — Но это все равно неточное определение. Все гораздо сложнее. Ты был ближе к истине, когда говорил «я выживу».

— В курсе, мать писала, — отмахнулся Локтев. — Это я для удобства, чтоб не путаться. Но ты, Тролль, не ответил. Тебе чего, не жалко себя второго?

— Тогда уж первого, — поправил Трощинский и пожал плечами. — Если жалеть, то и спасать надо. Я не готов.

— Во, блин! — Локтев хлопнул себя по коленке и помотал головой. — Во рисуются портреты! Нет, что люди готовы маму с папой продать, это я слыхал. Но чтоб себя самого! Это ж каким надо говнистым быть?! А хотя и правильно! Чего такое дерьмо спасать? Само не потонет!

— Захлопни пасть, Локатор! — Трощинский резко выбросил руку и схватил Локтева за кадык.

Если б не мгновенная реакция флегматичного, казалось бы, Паруса, старшему лейтенанту Локтеву пришлось бы несладко. Парус ребром ладони хлестко врезал Трощинскому чуть выше локтевого сгиба, и офицер разжал пальцы.

— Еще дернетесь — высажу в Старом мире, — когда подчиненные сами притушили пожар, строго сказал Гуськов. — И провокатора, и драчуна. Замаетесь добираться обратно. Стрельцов, рассади их за разные парты.

Капитан Стрельцов ничего не предпринял, только показал кулак сначала Трощинскому, затем Локтеву. Первый, потирая частично онемевшую руку, поморщился и кивнул. Второй, осторожно ощупывая кадык, покашлял и отвернулся к тонированному окну. Обычно подобное поведение означало, что инцидент исчерпан.

Но Гуськов отлично понимал, что это не последняя вспышка. Нервы у всех ребят были на пределе, даже у Паруса и у его напарника, принципиального молчуна лейтенанта Шипулина.