Наводнение (сборник)

— Для нас сейчас важна каждая мелочь. Платье на девушке было финское. Такие продавали в Ленинграде и отправили еще в несколько областных городов. Мне обещали сообщить, в какие. Будем и там искать…

В ушах Рукавишникова рефреном звучала одна фраза «…нет оснований сомневаться в вашей искренности». Значит, ему верят, значит, никто не будет изображать из него насильника.

— Экспертиза определила, что Лариса потеряла сознание от спазма сосудов и захлебнулась,— продолжал следователь.— Наверное, после сильного переохлаждения пустила очень горячую воду. И к тому же пила…

— Так получилось все трагично,— прошептал Алексей Иванович, прервав следователя на полуслове.— Я должен был догадаться.

Следователь внимательно посмотрел на него.

— Разве все предусмотришь? Я утром разговаривал с товарищем из милиции, который проводил дознание. Он, знаете ли, чувствует себя неловко. Подумал на вас Бог знает что такое.

— Решил, что я убийца?

— Да нет, что вы! Если бы он так решил, то увез бы вас в капэзэ…

Рукавишников поежился.

— Просто не поверил, что вы хотели помочь девчонке.

— А потом поверил?

— Алексей Иванович, у нас, к сожалению, не хватает времени на расследование моральной стороны дела. Мы нравственностью начинаем заниматься лишь тогда, когда нарушен закон. Подозрения в убийстве были неосновательны. Ну а все остальное…— Он отвел взгляд и легонько покусал тонкую бескровную губу. Потом вздохнул и, словно отметая первую часть разговора, улыбнулся: — В редакции, наверное, проявили беспокойство?

— Беспокойство! — сердито бросил Алексей Иванович и, спохватившись, продолжил с напускным безразличием: — Да ничего… Все должно встать на свои места…

Миронов посмотрел на него с интересом. И, как показалось Алексею Ивановичу, с некоторым сомнением.

Когда они прощались, следователь протянул Рукавишникову руку:

— Нам, вероятно, еще придется встретиться. Я позвоню.

Рукавишников шел из прокуратуры печальный и опустошенный. Два дня он находился в напряжении, раздираемый тревогами и сомнениями, беспокоясь за то, как будут развиваться события дальше, оскорбленный недоверием одних и предательством других. Все это как-то заслоняло трагедию самой девушки, уводило ее на второй план. И даже вчерашние слова Лиды хоть и глубоко засели в сознании Рукавишникова, но все еще не были по-настоящему пережиты. А теперь, когда он понял, что никто не собирается винить его в смерти девушки, что ему больше не надо ни перед кем оправдываться, Алексей Иванович вдруг почувствовал острый стыд за то, что больше думал о себе, чем о погибшей.

«Права Лида. Наверное, права,— с горечью думал он.— Переживал-то я не потому, что умерла девушка, а потому, что умерла у меня на квартире. Последствий испугался. Мелкий человек. А считал себя всегда прямым и честным. И принципиальным. А цена-то мне — Гришина дружба! — Алексей Иванович усмехнулся.— Дружба подлеца и предателя. Неужели я никогда не догадывался, что он предатель?»

Алексей Иванович начал вспоминать, и память теперь услужливо подсказывала ему эпизоды из жизни, которым он никогда не придавал значения.

…Большое гулянье на набережной Невы. Он даже не помнил, по какому случаю. Не то годовщина снятия блокады, не то День Победы. Они с Гришей выпили бутылку вина и захмелели. Ходили обнявшись, радостные, восторженные. Заговаривали с незнакомыми девчонками. Потом Гриша потерялся в толпе, и Рукавишников нашел его только поздно вечером — несколько плотных парней прижали Возницына к парапету и лениво, словно предвкушая наслаждение от предстоящей драки, поддавали ему то по лицу, то в поддых, то коленом ниже пояса. Не думая о последствиях, Рукавишников бросился к парням.

— Да что вы, ребята? Оставьте…

Он встал между ними и Возницыным и с пьяным задором начал объяснять, что Гриша парень свой, с Васина острова. Один из парней по инерции съездил ему в ухо. Но другой, постарше, что-то сказал, что — Рукавишников не расслышал,— и избиение прекратилось. Все остальное Алексей Иванович помнил плохо. Откуда-то появилась бутылка водки. Ему сунули стакан, и он, чтобы не показаться хлюпиком, выпил, а старший хвалил его за смелость, говорил, что дело с ним иметь можно. А остальные парни почему-то дружно гоготали при этом, словно им показывали цирк. А Гриши при этом не было. Гриша исчез сразу же, как только Рукавишников влез в эту потасовку. Потом они куда-то шли, взявшись под руки, а потом на него обрушился страшный удар в челюсть. Парни словно растаяли в темноте, а Рукавишников долго не мог прийти в себя, стоял, прислонившись к холодной стене старого дома, и раскачивался от боли. Оказалось, что били его в темном и узком Соловьевском переулке на Васильевском острове, совсем недалеко от Гришиного дома на Третьей линии. К нему Рукавишников и поплелся, постанывая от боли и с трудом удерживаясь от того, чтобы не заплакать. Но беспокойство, не случилось ли с приятелем что-нибудь пострашнее, заставляло его идти. Дверь открыла Гришина мать, Мария Михайловна.

— А Гришук уже спит,— сказала она.— Разве вы не вместе гуляли?