Наводнение (сборник)

— В тот день, — Алина Максимовна горько усмехнулась, — в день юбилея, снег падал стеной. Медленный, пушистый. И — тишина. Даже проклятые самолеты не гудели. Мы с Алешей вышли проводить последних гостей, постояли в саду. Он сказал: «В такой прекрасный вечер и умереть не страшно». И умер через час вот в этом кресле, — она показала на старое кресло с потертыми подлокотниками. — В своем любимом кресле. Счастливый человек. — Она подошла к креслу, провела рукой по спинке. Села. Словно о чем-то вспомнив, положила дневники на журнальный столик.

— Присаживайтесь. Я вас, наверное, раздражаю. Все хожу вокруг да около. — Подождав, пока Фризе сядет, Алина Максимовна раскрыла одну из тетрадей в том месте, где торчала закладка, и протянула ему. Страницы в тетрадке были нумерованы. Фризе посчитал — отсутствовало страниц десять.

— Что за мины расставил на этих страницах Алексей Дмитриевич? Кто боялся на них подорваться?

— В том-то и фокус — там не было никаких мин. Никакой взрывчатки. Чего не скажешь о других страницах. Есть несколько человек, известных писателей, которым публикация дневника могла бы принести несмываемый позор. Эти страницы — целы. Алеша предупредил меня: их имена не должны попасть в прессу…

— Среди них литературный критик Борисов?

— Откуда вы знаете? — Маврина напряглась как струна. Ее темные глаза смотрели теперь с подозрением. — В КГБ мужу обещали этот донос предать забвению. Они все рассказали вам?

— Нет. Даю вам честное слово. Но есть люди, которые все знают. Они не делают из этого секрета и даже строят различные версии, не лишенные здравого смысла.

— Ерунда, — отмахнулась Маврина. — Борисов знал, что муж не собирается публиковать его донос. Кто же вам наябедничал?

У Фризе появилось искушение назвать Огородникова, но он сдержался. Еще начнут выяснять отношения! Он только развел руками, давая понять, что не волен распоряжаться чужими секретами. Но Алина Максимовна не собиралась отступать.

— Герман Огородников? — сказала она, пристально глядя на Владимира. — Он постоянно пасется в прессбюро КГБ. И делал какие-то глупые намеки Алеше. Бедняга. Ему всюду мерещатся интриги. Но сейчас он в трансе. Сдох любимый пес. Наверное, считает, что это козни соседей.

Фризе вспомнил, как дернулся Герман Степанович при упоминании о собаке, и мысленно посетовал на свою оплошность.

— Ладно, — вздохнула Маврина. — Возьмите с собой тетрадь. Вы все поймете. Алеша был счастливый человек. Он постоянно повторял мне строчки Шефнера: «Если помнить все на свете, ставить все в вину судьбе, мы бы, как в потемках дети, заблудились бы в себе». Хорошо, правда?

— Ну, а вырванные страницы? Откуда у вас такая уверенность, что к этому не приложил руку сам автор?

— Когда «скорая» увезла его, я читала Алешины дневники. Все страницы были на месте. Не сомневайтесь.

— Почему же вы не хотите сказать, о чем там говорилось?

— Я разве не сказала? — Маврина резко тряхнула головой, будто сбросила с себя одолевавшие ее сомнения. — На этих страницах Алексей Дмитриевич набросал план своего будущего романа. Какое-то подобие сюжета, черты характеров героев. Несколько блатных фраз. Яркие детали. Он вынашивал идею написать детектив. Даже настоящий триллер. Говорил, что серьезному романисту нечего стыдиться детектива. Приводил в пример Грэма Грина, Пристли, Сомерсета Моэма. Но время шло. Он писал романы, а до триллера руки так и не дошли. Жаловался: никак не найдет достойного сюжета. А недавно он лежал в больнице, познакомился с молодым парнем из какого-то кооператива при мэрии. Парня готовили к операции. Врачи намекнули Алексею, что шансов у кооператора почти нет. Да и парень это чувствовал. И он такого порассказывал мужу! Волосы дыбом! Вернувшись из больницы, муж и сделал эти записи.

— Алина Максимовна, вы не смогли бы восстановить их? Конечно, не дословно. Все, что запомнилось.

— Зачем вам? Парень этот, наверное, умер. Да и рассказал он мужу доверительно. По секрету.

— Я не собираюсь открывать новое уголовное дело. Хочу только понять, почему исчезли эти страницы. Так обещаете?

— Попробую, — нерешительно сказала Маврина. — Только детали я вряд ли смогу передать точно. А имена, наверное, вымышленные.

Фризе поднялся.

— Мне пора. А то опоздаю на последнюю электричку.

— В эти часы у нас можно подхватить такси. Вам повезет, у меня легкая рука. Если бы я знала, что вы без машины! Не отпустила бы шофера. — Взяв со стола одну из тетрадок дневника, Алина Максимовна протянула Фризе: — Вы понимаете, как она дорога для меня?… Может статься, и для литературы. Дневник только для вас, милый Володя. Я вам верю, у вас глаза хорошие.

Они спустились вниз, и Фризе, надев свою яркую пуховку, попробовал положить дневник в карман. Но там уже лежал пистолет и записи Покрижичинского.

— Завернуть в газету? — сказал он, все еще пребывая в смятенных чувствах после «милого Володи». Ни слова не говоря, Алина Максимовна скрылась в гостиной и тут же вернулась с узким черным дипломатом с металлическими ободами по краям и замками с кодом.