Навои

— Конечно. Без совета дела не сделаешь, — уже серьезно сказал Навои. — Но надо защитить себя от одной опасности: кто-нибудь может сообщить врагу об этом плане, тогда Мирза Ядтар, его эмиры и беки очнутся от беспечного сна. Надо действовать решительно и молниеносно. В Герате живет Мирахур. Пусть он соберет нужные нам сведения. После этого, когда день наступления будет определен, вы посвятите в тайну военачальников.

— Можно ли считать, что вы разделяете наше мнение в этом вопросе? — взглянул на Навои Хусейн Байкара.

— Ради победы ваш скромный раб — приложит все возможные старания и усилия. Пошли, господь, стране и народу мир и покой! — сказал Навои.

— Аминь! — погладил бороду Хусейн Байкара.

Некоторое время велась тайная подготовка к осуществлению плана. Потом, совершенно неожиданно, войска выступили из Меймене к Мургабу. В местности Тог-Кун Хусейн Байкара устроил большой прием, напоминавший о былых днях его славы и могущества. Приветливо встретив беков, он предложил им на обсуждение свой план. Наиболее дальновидные, знающие военное дело беки, хотя и не осмелились высказаться определенно, приняли решение султана с явным удовлетворением.

После угощения Хусейн Байкара со своими воинами под покровом темноты выступил в поход. В местности Пиль-Паян к нему присоединились Мухаммед Арлат, эмир Сарбан несколько других влиятельных вельмож. Хусейн Байкара во главе восьмиста пятидесяти всадников двинулся вдоль берега Мургаба, совершая переходы и днем, и ночью. По выражению знаменитого историка того времени, «каждый из всадников султана Хусейна Байкары срывал острием камнедробящего копья завесу с лика луны». Под утро войска делали привал и после недолгого отдыха выступали.

В тех местах, в одной из горных пещер, жил знаменитый дервиш по имени Баба-Хаки. С юных лет он «отряхнул полы от праха мирских дел» и предавался благочестию в своем каменном жилище вдали от людей. Хусейн Байкара в те тяжелые дни счел необходимым получить его благословение. Султан опасался, что Ба-ба-Хаки, следуя своему обыкновению может его не — принять. Это опасение, оказалось, однако, совершенно неосновательным. Услышав о приближении султана, обычно избегавший людей дервиш сам вышел встречать его на дорогу.

Хусейн Байкара сошел с коня, поклонился и, "подойдя, к дервишу, поцеловал его маленькую высохшую руку. Баба-Хаки пригласил государя в свое обиталище-, Султан дорожил каждой минутой, но, не смея перечить дервишу, принял его предложение. Почти девяностолетний, сухой, как чиллак,[61] невысокий, узкогрудый Баба-Хаки был еще очень бодр. Потряхивая козлиной бородкой, он быстро шел среди огромных камней, показывая дорогу Хусейну.

— С потолка пещеры, словно готовые сорваться, свисали обломки скалы. Впещере не было никакой утвари, кроме трех-четырех циновок да тростнике. Потрескавшиеся каменные стены почернели от копоти. На земле, покрытой соломой, лежал старый палас и потертая телячья шкура вместо подстилки; в углу было сложено одеяло, из которого торчала вата.

Местность вокруг была открытая. Прохладный ветер мимоходом залетал под своды, трепал бороды и разбрасывал жемчужные капельки воды, сверкавшие на огромных камнях серебряными блестками. Гряды скал, широкие долины, волнистые линии холмов и пригорков, видневшиеся в нежно-голубой дали, приковывали взоры, пробуждая смутные, сладостные надежды.

Государю хотелось завоевать сердце дервиша. Он смиренно уселся на жидкую подстилку. Хусейн Байкара, всем существом своим стремившийся к власти, жаждавший на всю жизнь погрузиться в безбрежное море наслаждения, прикинулся дервишем. Он говорил о святой жизни факира, удалившегося от людей, о горестях и тяготах земного существования, созданных самим: сатаной, о поэтической красоте уединенного жилища отшельника. Баба-Хаки заговорил о величии «высшего существа».. Потом разостлал перед государем кусок грязной бязи, разломил черствую лепешку и до краев наполнил глиняную чашку кислым молоком из пестрой тыквенной бутыли. Двум слугам, которые сопровождали государя, но не вошли под своды пещеры и стояли в стороне, дервиш тоже поднес по пиале кислого молока. Хусейн Байкара поднял чашу и шумно, с непритворным удовольствием выпил молоко. Дервиш, присев у входа в пещеру, невнятно бормотал:

— Хотя в этом жилище так же темно, как в моем многогрешном сердце, я все же предпочитаю его золотым дворцам шахиншахов. Здесь я беседую с птицами, изливаю свои скорби камням. О боже! Весенние потоки — бурное излияние твоей красоты — не увлекли меня в море твоего милосердия. Зимние бураны не возвратили меня к твоей первосущности, порвав ржавые цепи, сковывающие мое бытие… Яху!

Дождавшись, пока дервиш кончит говорить, Хусейн Байкара попросил разрешения удалиться, выразив желание, чтобы Баба-Хаки за нет помолился. Старец поднялся, раскинул руки и повернулся лицом в сторону Мекки. Государь встал позади дервиша» скрестив руки и опустив голову.