Навои

— Бахлул, ты напрасно тревожишься, — сказал Сахиб Даро. — Этот разговор между эмиром и его ученым слугой станет теперь известен всему Герату, всему Хорасану. Всюду, где упоминается имя Алишера, краснобаю станут рассказывать об этом случае, увеселяя сердца присутствующих. Однажды господин эмир давал большой пир в саду Фи гон. Присутствовали многие поэты, ученые и вельможи Столицы. Подавались всевозможные кушанья. Когда убрали дастархан эмир куда-то скрылся. Собравшиеся решили, что у эмира, видимо, нет времени для беседы, и разошлись. В это время пришел эмир и спросил меня: «Где гости?» Я объяснил. Эмир неожиданно рассердился на меня. Он нахмурил брови и сказал: «Разве дом Алишера — харчевня, что люди придут, поедят и разойдутся!» Я передал эти слова нескольким друзьям, и, поверишь ли, они с быстротой молнии распространились по всему Герату. Судя по рассказам людей, прибывших от Якуб-бека, этот случай и там тоже передавался из уст в уста.

— Ваши слова — истина, — сказал Шейх Бахлул. — Всякие рассказы о поэте с удовольствием слушают по всей стране. Но все-таки… прославлюсь как глупец.

— Нет, ты ошибаешься, — возразил Сахиб Даро. — Рассказывая этот случай, все будут начинать так: «У эмира есть слуга, бесподобный по уму и догадливости». Ведь люди всегда приписывают эмиру все великое и замечательное.

В особенности простой народ, — сказал Шейх Бахлул и, понизив голос, продолжал: — Среди других людей есть и такие, что выискивают у поэта всякие недостатки Проведав о чем-нибудь подобном, они на девятом небе от счастья. Но простой народ — другое дело.

— Так чего же ты обижаешься на эмира? — с улыбкой спросил Сахиб Даро.

— Нет, я на себя обижаюсь, — ответил Шейх Бахлул, смущенно глядя в землю. Какие могут быть упреки! Ведь у господина тысяча тысяч дел — взвали их на гору, и та не выдержит. Если глаза у него иногда и блеснут гневом или обхождение станет грубей, удивляться — нечему. Это я, конечно, понимаю.

— Это надо было понять в самом начале. А то надул губы, как ребенок, — язвительно сказал Сахиб Даро.

— Человеческое сердце не лишено слабостей.

Шейх Бахлул отошел, чтобы поговорить с садовником, который показался из глубины сада. Сахиб Даро прилег на коврик. Он глядел на струи воды, которые, журча, текли вдоль лужаек, переливаясь, как серебряный позумент, и исчезали в глубине кипарисовых рощ, мирно дремавших в томном золотом воздухе. Невольно ему вспомнилась любимая газель:

Письмо от милой на груди, и сердца не сдержать Оно спешит прорвать мне грудь, письмо поцеловать.

Он начал было читать следующую строку, но вдруг чей-то голос произнес:

— Мир вам!

Сахиб Даро прищурил глаза, внимательно посмотрел на незнакомого парня, который стоял перед ним, приложив руку к груди.

— Чем могу служить?

С трудом преодолевая смущение, парень произнес:

— Господин, меня прислал сюда уважаемый Султанмурад. Вы должны знать этого человека.

— О да, я знаю господина Султанмурада, — ответил Сахиб Даро. — А к кому он послал вас? Ко мне или к господину эмиру?

Парень растерянно почесал лоб:

— Они сказали, что в этом доме можно найти работу. Может быть, надо обратиться к самому господину Навои?

— Не нужно, мы поняли, в чем дело, — перебил его Сахиб Даро. — Обождите минутку.

Парень присел на берегу арыка и, точно очарованный, смотрел на сад. Сахиб Даро лениво поднялся с места, поглаживая бороду. Он неторопливо надел чекмень, висевший на ветке яблони, тщательно обернул голову белоснежной чалмой и сказал юноше:

— Идемте, я поведу вас на берег канала Инджиль. Вы там бывали?

— Слышать о нем слышал, но видеть не пришлось.

— Герат сам по себе — целый мир, а Навои в нем воздвигает другой, новый мир. Да, как вас зовут? Вы родственник Султанмурада?

— Мое имя Арсланкул. Господин мударрис — мой знакомый.

На берегу Инд жил я, среди шумной толпы, Арсланкул потерял своего спутника из вида. Некоторое время он смущенно озирался по сторонам, потом, подхваченный людской волной, невольно двинулся дальше. На берегу канала кипела работа. Грохот тяжело нагруженных арб, громкий рев упрямых верблюдов, величественная, развалистая поступь медлительных слонов, сердитые окрики мастеров и надсмотрщиков — все это ошеломило Арсланкула. Как очарованный, он остановился перед каменотесами. Некоторые из них тщательно обравнивали квадратные и продолговатые каменные глыбы всевозможных размеров; другие полировали до зеркального блеска шероховатую поверхность камней. Группа мастеров вырезала на отшлифованном граненом мраморе цветы. Живые цветы, постепенно возникавшие под резцом мастера, поразили Арсланкула. «Я думал, что в мире нет более сложного дела, чем ремесло ювелира, но их работа, оказывается, еще труднее»; —говорил себе юноша.

Откуда-то привезли на слонах огромные глыбы камня. Уставившись хоботами в землю, слоны опускались на колени. Под крики надсмотрщиков юноши богатырского вида сгружали тяжелую ношу.

Арсланкул шел среди неустанно сновавших, как муравьи, людей, с любопытством посматривая по сторонам.