Навои

Какой богатырь окажется сильнее? Сидя под окошком у горящей свечи, поэт быстро водил пером по бумаге. Два языка — тюркский и персидский — это пара богатырей. Иногда они вздымают палицу логики, иногда являют образцы красоты и силы. Иногда рассыпают из своих недр горсти жемчужин и перлов, иногда состязаются в благозвучии. Посмотреть на эту замечательную, не имеющую подобия борьбу пришли все великие иранские поэты от Фирдоуси до Джами. Каждый из них блистал своими достоинствами. Но они были недовольны доводам своего языка: каким бы богатством ни хвастался иранский герой, другой, тюркский, богатырь заставлял его краснеть.

Рука Навои, державшая перо, утомилась. Увлекших соревнованием борцов, поэт и не заметил, что так долго просидел за работой. Он отложил продолжение состязания на завтра. Один за другим скрылись из глаз великие персидские поэты, столь уверенные в силе своего борца и пришедшие, чтобы поздравить его с победой и любовно унести на руках с арены битвы. Теперь они были бледны и смущены. Только один из них, Джами, приветствовал победителя и дружески хлопал его по плечу.

В сердце Навои волновалось море радости. Победа тюркского языка была его победой, победой его народа.

Поэт погасил свечу. С палкой в руке, медленно передвигая затекшее ноги, он вышел во двор, направляясь в спальню. Прохладный, свежий воздух ласкал его лицо. Сияние разбросанных в бесконечности звезд, шелест деревьев в саду, мерное позвякивание колокольчиков отдаленного каравана — все это казалось сердцу поэта таким близким, таким знакомым, все это он глубоко прочувствовал.

Глава тридцать седьмая

В ясное холодное утро Султанмурад завернул в шелковый платок законченную толстую книгу — «Сборник наук» и вышел из дому. В этой объемистой книге заключались труды многих бессонных ночей, заполненных размышлениями, драгоценные жемчужины человеческой мысли, отобранные творческим разумом из тысячи книг всех времен и отточенные острым, лезвием логики. Хотя прежние сочинения Султанмурада создали ему достаточную славу в науке, гордостью его был последний труд. Эту сокровищницу он нёс в подарок её подлинному вдохновителю — Навои, который так часто помогал ему своим советом, дружеским ободрением и материальными средствами. Ученый словно летел по покрытой грязью дороге, уверенно подняв голову; сердце его, как весенний паводок, заливала музыка радости.

Войдя в ворота Унсии, Султанмурад остановился как вкопанный: лица слуг и работников были бледны головы опущены. Казалось, кто-то приговорил их к смерти и они ждут минуты, когда им придется навеки закрыть глаза.

— Что случилось? — растерянно спросил Султанмурад..

— Господин эмир заболел, — тихо ответил один из слуг.

Сердце ученого замерло, словно он очутился на краю бездны. Он побежал в комнату Навои. В просторной спальне собралось человек десять выдающихся лекарей, а также Дервиш Али, везир Ходжа Афзаль и некоторые близкие поэта. Больной лежал в переднем углу на подушках, покрытый шелковым одеялом.

Султанмурад на цыпочках подошел к нему и поставил свою книгу на полку у изголовья поэта. Потом нагнулся над покоившейся на подушке головой, словно творя земной поклон. Увы! Глаза философа, в которых светилась вся мудрость вселенной, были закрыты. Лицо еле заметно подергивалось. Из глаз Султанмурада горячим потоком хлынули слезы.

— Великий наставник! Книга, которую я писал, закончена! — горестно сказал он, еще ниже склоняясь над ложем.

Глаза больного раскрылись, губы зашевелились, он сказал что-то. Султанмурад не расслышал его слов, но понял по выражению глаз и движению губ поэта, что он доволен.

Ходжа Афзаль — подошел к ученому, пытаясь его утешить. Врачи на цыпочках выходили из комнаты и снова входили, шёпотом совещаясь между собой. Большинство лекарей советовало еще раз пустить кровь.

Султанмурад, чтобы не мешать им, вышел в другую комнату. Там он увидел поэтов, ученых и художников, внимательно слушавших юного Хондемира. Султанмурад занял место в сторонке.

— … Люди, выехавшие навстречу хакану, — рассказывал Хондемир, — остановились в рабате Фарьян. Ночь провели в этом рабате. На рассвете господин Навои начал читать надписи, оставленные путниками на дверях и стенах. Прежде всего ему бросились в глаза такие стихи:

Все беспомощны в эти мгновенья — и неумные, и мудрецы,
Ибо нет на земле человека, что веленье судьбы превозмог
Если гаснет светильник пульса, если трепет его затих, —
Из губительной тины бессилья Афлатун не вытащит ног.
Если крепкое прежде здоровье неуклонно к упадку идет.
То «Канон» Ибн Сины бесполезен, ибо здесь совершается рок!