Навои

Пирушка стала еще оживленнее, почтенный Шихаб-ад-дин совсем охмелел и свалился замертво. Туганбек рассказывал о том, как Музаффар-мирза с сотней джигитов выехал на охоту и десять дней прекрасно охотился, как хорошо молодой царевич научился стрелять из лука. Он поспорил с некоторыми беками об охоте и охотничьих птицах. Видя, что пир кончится еще не скоро, Туганбек подмигнул Маджд-ад-дину и отошел в сторону. Среди молодых деревьев он увидел молчаливо работавшего невольника Нурбобо. Туганбек сначала поздоровался с ним и приветливо спросил старика о здоровье. Но вскоре вино оказало свое действие: Туганбек принял гордый вид и начал отпускать грубые шутки. Он схватил старика за мягкую красивую бороду и закричал:

— Это что такое? Сделай из своей бороды метлу и назови ее «метла Алишера». Разве плохо? Теперь в Герате всякий, кто делает какую-нибудь вещь, обязательно называет ее «Алишери», понимаешь, глупая твоя голова?

Морщинистое лицо старика задрожало от гнева. С усилием вырвавшись из рук Туганбека, он сердито сказал:

— Вы все еще точите язык на Алишера Навои. Видно, господин Алишер порядком вам насолил?

Туганбек одной рукой схватил старика за пояс и легко, словно ребенка, поднял его:

— Я бы швырнул тебя, как щенка, но уважаю вот эту твою метлу, — сказал он и осторожно опустил старика на землю.

Ясные глаза Нурбобо затуманились грустью. 

 — Бек-джигит, взгляни себе под ноги, тысячи глаз смотрят на тебя, я знаю, ты думаешь о должностях, о повышениях. На нас, несчастных, слабых, бессильных ты и уголком глаза не смотришь. Но знай, мы с тобой оба уйдем в одно место, наша доля — кусок холодной земли. Пока мы живы, между нами есть различие: я раб, ты — знатный, свободный джигит. Но в земле мы будем лежать рядом. Эх, каких только государей я не видел: Шахруха-мирзу, Абуль-Касима, Бабура-мирзу, Абу-Саида-мирзу. Все пошли по одной дороге. Скоро и я сам за ними пойду. И царю, и рабу последний путь — один.

Нурбобо отер полой старого чапана[80] слезы, струившиеся по его лицу, истомленному трудом и горем, и снова принялся за работу.

— Старик, — надменно сказал Туганбек, — в твоих словах есть смысл. Но жизнь коротка. Поднимай же пыль жизни как можно выше.

— В пыли можно и задохнуться, — тихо ответил Нурбобо, не глядя на Туганбека.

Увидев приближавшегося Маджд-ад-дина, Туганбек быстро направился к нему.

— Ну, что скажете? — спросил Маджд-ад-дин, тяжело опираясь рукой о ствол яблони.

— Хадича-бегим желает с вами поговорить сегодня вечером, — прошептал Туганбек.

Глаза Маджд-ад-дина широко раскрылись. Он сразу отрезвел.

— Она са… сама это говорила? — спросил он, заикаясь. — Где мы с ней увидимся? Во дворце?

— Говорила ее главная невольница. В новом дворце Музаффара-мирзы.

По лицу Маджд-ад-дина расплылась бессмысленная улыбка. Туганбек исподлобья взглянул на своего бывшего хозяина.

— Замолвите словечко и обо мне нашей царице.

— Увидим, братец, если это будет уместно.

II

После вечерней молитвы парваначи явился во дворец Музаффара-мирзы. Чтобы избежать подозрений, он заявил вышедшим навстречу слугам, что пришел повидаться с царевичем и прочесть за него молитву. Один из слуг движением руки указал вдаль. Маджд-ад-дин взглянул, и ему показалось, что засветился черный уголь ночи — вдали пламенели сотни факелов.

— Какое дивное зрелище, — выразил свое удовольствие парваначи, покачивая головой.

— Наш царевич каждый день изобретает новое увеселение, новую забаву, — сказал слуга.

В саду Маджд-ад-дина ждала главная невольница царицы. Она повела парваначи темным, пустынным путем к ярко освещенному двухэтажному дому. Маджд-ад-дин поднялся по лестнице на второй этаж. Пройдя прихожую, где сидели черные рабыни, он вошел в небольшую роскошно убранную комнату. На груде шелковых подушек полулежала женщина. Маджд-ад-дин дважды поклонился ей, затем, испросив разрешения и снова поклонившись, присел на корточки, поодаль от царицы. Невольницы поправили свечи в подсвечниках и, пятясь, вышли из комнаты.

Наряд и украшения царицы притягивали взгляды Маджд-ад-дина, но, опасаясь показаться нескромным, он старался смотреть в землю.

— Здоровье Высокой Колыбели благополучно? Ее сердце удовлетворено? — заговорил Маджд-ад-дин.

— Благодарение богу, — ответила Хадича-бегим, поправляя длинными пальцами волосы на висках. — Я не вовремя вас побеспокоила…

— Ваш раб всегда готов бежать на призыв Высокой Колыбели и считает для себя счастьем и честью пребывать в ее обществе.

Хадича-бегим, которая любила изображать из себя царицу, болеющую душой за родину, принялась расспрашивать о состоянии дел в государстве. Маджд-ад-дин в высокопарных выражениях заявил, что при единственном по справедливости государе и столь разумной царице, как Хадича-бегим, во всей стране царит изобилие, и сумел искусно и кстати подчеркнуть свои собственные заслуги. Хадича-бегим; слушала его рассеянно: то занималась своими украшениями и волосами, то смотрела в темный тихий сад.

— Я очень на вас полагаюсь и хотела с вами посоветоваться о некоторых делах, — приветливо сказала она,