Навозный жук летает в сумерках…

Он, как обычно, описывал все подряд — кафедру проповедника, алтарь, надгробные надписи и так далее. Давид был рядом с ним, Анника стояла чуть поодаль. Вдруг Давид сказал, что ему немного прохладно и что он хочет выйти на улицу. Аннике тоже показалось, что откуда-то дует.

— Тогда давай выйдем! — сказала она Давиду.

В ту же минуту орган замолчал, и на кассете зазвучал чей-то голос! Чужой голос! Тот же, что и раньше.

Анника услышала его сразу же, с самого первого раза. Она перематывала пленку и слушала снова и снова. Нет, ей не померещилось — голос звучал все отчетливее.

Был ли это голос Эмилии?.. Из глубины веков?

Как и тогда, сначала было сложно понять, что он говорит. Было ясно, что это какие-то слова, но какие, Анника разобрать не могла. Сообщение было совсем короткое, всего несколько слов, таких же обрывочных, как и раньше.

Наконец, Аннике показалось, что она слышит: «письма».

Точно так же, как в прошлый раз, когда голос произнес: «В летней комнате». А ведь тогда они действительно нашли эту комнату. Но письма? Какие письма? Ведь они уже нашли письма.

Но в любом случае это было потрясающее открытие! Анника позвонила Давиду и попросила его прийти послушать.

Давид тоже услышал голос, но он по-другому понял послание. Ему показалось, что голос говорит: «епископ». Это было еще непонятнее. Какой епископ? Современный или современник Эмилии?

Зато Давид сделал еще одно интересное наблюдение.

После пикника, возвращаясь с Лобного места, Линдрот заговорил о словах на музыку, которую написал отец Давида.

Линдрот рассказал, что когда он стоял у могилы Андреаса, его словно озарило. Прежде он все беспокоился, что никак не может придумать слова, но в ту минуту он об этом и думать забыл. И вдруг в его голове пронеслись слова песни. Он одновременно и видел, и слышал их. Потом все пропало.

Он чувствовал, что это правильные слова. Удивительно, но к этой музыке мог подойти только один текст. Нужно было найти его, найти эти слова, это содержание. А там, на Лобном месте, эти слова наконец-то мелькнули в его голове, а потом снова исчезли как сон.

Странно, но Давид тоже был уверен, что этот текст где-то уже существует. Ведь во сне он слышал каждое слово из песни, которую пела девочка, а когда проснулся, то все забыл.

Его отец, Сванте, конечно же, не сомневался, что сам сочинил мелодию, хотя Давид говорил ему, что слышал эту музыку во сне.

— Такого не может быть, — отвечал Сванте. — Конечно, если только вся музыка уже написана и хранится в каком-то тайном месте, а композиторы просто находят ее и записывают. Знаешь, это все равно, будто утверждать, что и книги тоже все написаны, а писатель просто извлекает их из невидимого метафизического архива. Но как-то мне в это не верится, — добавил отец, смеясь.

Вечером Давид поехал в Селандерское поместье проведать селандриан. На нем появились бутоны, и Давид хотел посмотреть, насколько они выросли. Бутоны были уже совсем большие, вот-вот распустятся. Давид пробыл там совсем недолго.

На обратном пути он заехал в церковь. Он знал, что Сванте там.

Войдя внутрь, кроме звуков органа Давид услышал громкий стук клавиш пишущей машинки. На скамье посреди церкви сидел Линдрот. Вероятно, на него нашло вдохновение — он изо всех сил бил по клавишам и не заметил Давида. Пастор шумно дышал и так сильно выдыхал, что его пышные брови подпрыгивали. Давид осторожно встал сзади и заглянул ему через плечо.

Линдрот поднял глаза и увидел его.

— Давид, у тебя, случайно, нет этих горьких конфеток, ну, как у Юнаса? — осторожно спросил он.

— Вы имеете в виду «салмиак»? К сожалению, нет.

— Жаль. Они такие бодрящие, эти его конфетки. — Линдрот снова опустил глаза, глядя на то, что напечатал. — А я тут сочиняю слова к музыке Сванте. Я слушаю его музыку, и ко мне приходят слова.

— Тогда не буду вам мешать, — сказал Давид.

— Ты не мешаешь. Я уже нашел их, — уверенно произнес Линдрот и радостно поглядел на Давида.

— Можно, я прочту? Линдрот кивнул, и Давид прочел:

Цветик, цветик, синий цветик!
Ты скажи мне, ты ответь мне!
Тихо в поле, тихо в небе,
Тишина на белом свете…

Давид опустился на скамью рядом с Линдротом. Слова были ему знакомы. Он уже где-то слышал их и вдруг почувствовал, что знает их все, даже те, которые Линдротом еще не записаны.

Давид вдруг начал читать наизусть. Линдрот взглянул на него, но ничуть не удивился. Давид читал, а пастор печатал, и его брови подпрыгивали в такт участившемуся дыханию. Давид диктовал, и Линдрот записывал:

Цветик, цветик, ты же знаешь,
Синий цветик, ты же помнишь,
Расскажи мне, нашепчи мне,
Дуновеньем укажи мне!

Давид замолчал, и Линдрот перестал печатать. Радостно улыбаясь, он перечитал написанное.

— Да, правильно, — сказал он. — А что, Давид, не такие уж мы с тобой простофили.

Давид улыбнулся, он тоже вдруг почувствовал необыкновенную радость, спокойствие и умиротворение.