Навстречу бездне

Схватки продолжались. И вместе с ними - мучения. Когда было не особенно больно, Рейчел испытывала не то чтобы чувство стыда, а, скорее, мучительной неловкости. Джерри, ее муж, ее возлюбленный, отец ее грядущего вот-вот ребенка видит ее беспомощной, бесстыдно распластанной на этом вселенском ложе рожениц. Как это должно быть неэстетично, неприятно, может быть, даже отталкивающе. А ведь она хочет, чтобы он ее любил, чтобы он любовался ею, чтобы она всегда оставалась для него желанной. Кто, скажите на милость, люди, кто придумал пускать мужей в помещение, где вершится сокровенное таинство появления на свет детеныша человеческого? Ведь еще целая жизнь супружеская впереди, а для него нет больше во мне тайны. А ведь любовь - это тайна, и в этом ее прелесть и красота. Эти крики, эти слезы, эти стоны, это вывороченное наружу естество какая уж тут красота". Но схватки начинались вновь, и все мысли исчезали, все, кроме одной - скорее бы все это так или иначе кончилось. И смерть не казалась ей худшим исходом.

Когда прошло восемь часов бессильного ожидания, Джерри вышел в комнату дежурного врача, связался по телефону с первым вице-президентом своей головной компании и сообщил ему, что он может отсутствовать и сутки, и двое, и более. Основные распоряжения его были лаконичны, строги, точны. Он собирался в очередной вояж по Латинской Америке и хотел приобрести акции ведущих местных компаний миллионов на двадцать пять-тридцать. Местных. Американских хватало с избытком. Легче было налаживать контакты с новыми президентами, хунтами, диктаторами. Легче было поддерживать со старыми. Горькая, но безошибочная логика.

Дела, дела... Он вспомнил свою недавнюю поездку в Бразилию. Для всех это была рутинная деловая поездка американского миллиардера в тот регион мира, в котором в какой-то, скажем, незначительной степени концентрировался его деловой интерес. Однако для самого Парсела эта поездка была весьма значительным предприятием. На беззаботный, веселый уикэнд, который падал на бесшабашный, безудержный, бескрайний ежегодный фестиваль, в Рио-де-Жанейро были приглашены американские послы практически из всех стран Южной и Латинской Америки. Но это не было региональным совещанием, осуществлявшимся по плану и под эгидой Государственного Департамента. Все послы были гостями Джерри Парсела.

На одной из тихих окраин Рио, на просторном участке земли стоял большой трехэтажный особняк. В нем было около сорока пяти комнат, несколько холлов, большая библиотека, кинозал, на каждом этаже - бар и небольшая столовая. Дом был построен четверть века назад. Его владельцы предполагали разместить в нем гостиницу. Почему-то план их не осуществился, и доверенный Джерри в один прекрасный день приобрел этот дом с аукциона за сущий пустяк. Джерри тогда даже поблагодарил посредника за удачную покупку. Приезжая в Рио-де-Жанейро, Парсел неизменно заглядывал в свое "Бразильское имение". Но останавливался всегда в одном из небольших, дорогих отелей в северной части города. Теперь же особняк оказался как нельзя более кстати. Несколько человек, отправленных из Нью-Йорка Ларссоном за неделю до намеченного уикэнда привели все помещения особняка в порядок в соответствии с личными инструкциями Джерри. В субботу, когда небо над Рио вспыхнуло разноцветными гирляндами фейерверков, когда взрывы петард сотрясали стекла в небоскребах и лачугах, когда улицы превратились в сплошное море бушующего веселья, и конфетти, и серпантины вываливались тонами, в особняке Джерри Парсела вспыхнул свет во всех комнатах и холлах. Любопытным, а таковых, по предположению и Парсела и Ларссона, могло оказаться не так уж мало, и при обостренном зрении и утонченном слухе - даже при помощи современнейшей электроннной аппаратуры - вряд ли удалось бы что-либо увидеть или услышать. Особняк стоял в самом центре участка, огороженного с трех сторон трехметровой каменной стеной. Со стороны же широкой авениды возвышался на такую же высоту причудливого литья чугунный забор. От любой точки ограды до здания было не менее полумили. Кроме того, дом был со всех сторон обсажен деревьями, которые закрывали его от постороннего взгляда густой зеленой ширмой.