…Проезжая мимо бывшей квартиры, Радченко попросил Чернова свернуть во двор, но выходить из машины не торопился: долго всматривался в светящиеся окна на четвертом этаже. Владимир, боясь нарушить ход его мыслей, привычно молчал.
Тогда, постоянно отвлекаясь на телефонные переговоры (в офис пожаловала какая-то проверка), злой и раздраженный, он для видимости прошелся по комнатам, передал жене пачку денег и со словами «меня все устраивает» уехал на работу: словно чувствовал, что надолго здесь не задержится. Тем же летом он приобрел за городом земельный участок под строительство, а спустя год перебазировался из спальни на кожаный диван в кабинете.
В общей сложности в доме на Тверской он прожил около четырех лет, но, как ни старался, никак не мог вспомнить хоть что-то, согревающее душу. Никогда эта оборудованная по последнему слову техники квартира не видела своих хозяев счастливыми. Все объяснялось просто: один из них никогда не любил другого, а второй, устав от безответной любви, стал тихо ненавидеть первого. По вечерам покой квартиры нарушал лишь включенный телевизор. Вернувшийся к ночи усталый хозяин тут же укладывался спать, а хозяйка знай себе наливала коньяк у барной стойки и, уставившись в стенку напротив, молча выпивала. Рюмку за рюмкой.
Лида всегда была не прочь выпить, но в последние годы совместной жизни выработала еще и опасную привычку садиться подшофе за руль машины и носиться по ночной Москве: трижды у нее забирали права и трижды люди Радченко возвращали их обратно. Сколько так могло продолжаться — никто не знал, если бы…
Если бы два с лишним года назад муж не вернулся домой раньше обычного. В тот день у него сорвалась важная встреча: едва начались переговоры, как потенциальному деловому партнеру позвонили и тот, услышав, что заболел ребенок, тут же извинился и уехал, оставив Радченко в полном недоумении.
«Есть жена, есть няньки, есть врачи, наконец! — никак не мог успокоиться он. — Здесь контракт на несколько миллионов долларов горит, а он домой! Черт!»
Бросив портфель на тумбочку в прихожей, Алексей, не разуваясь, прошел в кабинет, повесил на стул пиджак и завалился на кожаный диван.
— Ботинки разучился снимать? — появилась в дверях уже порядком поддавшая Лида.
— Если тебе мешаем я и мои ботинки, закрой дверь с другой стороны, — буркнул он. Идеальный порядок в квартире поддерживала приходившая через день домработница. — Ненавижу эту стерильность!
— А я ненавижу тебя.
Раздражение от сорванной встречи сработало как катализатор.
— Здорово! — чуть не подпрыгнул он на диване. — Лучше не придумаешь! И за что же ты меня ненавидишь?
Он никогда не разговаривал с Лидой в подобном тоне. Он вообще забыл, когда разговаривал с ней в последний раз: «здрасте», «до свидания» — вот и все общение. А ведь потолковать давно следовало, как, впрочем, и разъехаться. Столько лет бездарно прожито бок о бок с нелюбимым человеком!
Не услышав ответа, Алексей оглянулся: Лиды в дверях уже не было. Хмыкнув, он встал, быстро пересек огромную гостиную и подошел к барной стойке: ненавидящая его женщина сидела на высоком стуле и наливала себе коньяк.
— Так за что ты меня ненавидишь? Как я понимаю, если твоя ненависть так же велика, как твоя былая любовь, то мне пора заказывать траурную церемонию? — съязвил он и тоже плеснул себе в бокал из фигурной бутылки. — «Камю», эксклюзив, — задержал он взгляд на этикетке. — Ты ведь теперь эксперт по коньякам! Кстати, на днях мне вернули твои права, но ты их больше не увидишь: не хватало, чтобы задавила кого по пьяни!
— Тебе не надоело так жить? — Лида одним махом влила в себя коньяк и снова потянулась к бутылке. — Тебе не надоело жить не любя? Это ж рехнуться можно — столько лет никого не любить! Человек просто обязан кого-то или любить, или ненавидеть… Вот я, например, тебя раньше любила, а теперь ненавижу… В этом смысл моей жизни, иначе она пуста, как будет скоро пуста вот эта красивая бутылка, — дотронулась она пальчиком до темного стекла. — А утром ее спустят в мусоропровод… Хочешь знать, за что я тебя ненавижу? За то, что ты на мне женился!
— Вот это номер! — едва не поперхнулся коньяком Алексей. — А не ты ли рвалась за меня замуж? Твердила, что я не смею позорить фамилию твоего отца? Вот я и не опозорил. Самое интересное, долгое время я даже не пытался тебе изменить! А ведь предупреждал, что никогда не смогу полюбить!