Навстречу ветру

Урал суровый — не Кавказ.

Жену и дочь на поселенье.

Как Бог нас с мамой уберег,

Ведь жизнь моя лишь начиналась.

Я только встала на порог,

И подо мной все закачалось.

Сейчас я только поняла,

Как мужества отцу хватило

Допить ту чашу всю до дна,

Довольствоваться тем, что было,

Творить, работать, создавать,

Не падать духом, не терять надежды,

Писать стихи и письма нам писать

И ждать, как влагу умирающий от жажды.

Но недостоин был он этой капли —

Так посчитало МВД.

Решенье принято, и вряд ли

Приедет он к своей семье.

Прошло так много лет, в живых уж не осталось

И ни отца, ни кто приказ отдал.

Душа моя и сердце мое сжалось —

Я поняла, как тяжко он страдал.

Посвящается брату

Время неумолимо, и только память дает возможность если не вспять его повернуть, то хотя бы попробовать воспроизвести события тех далеких и сердцу дорогих дней. Вот передо мной хорошо мне знакомая фотография мальчика, моего брата, который был старше меня на семь лет. Вот он совсем маленький, один год и семь месяцев, как написано на обороте маминой рукой. Вот он уже постарше. Какой красивый мальчик, но судьба отпустила ему всего двадцать лет жизни. Когда делали эту фотографию, никто этого и предположить не мог.

Моя бабушка, папина мама, не очень-то одобряла папин брак, и только когда появился Володя, она несколько смягчилась. Внука она очень любила и всегда с радостью ходила с ним гулять в Таврический сад, что был рядом с нами. Придя с гулянья, это уже из папиных рассказов я знаю, она говорила, как когда-то Петров-Водкин: «С этим мальчиком невозможно гулять, прохожие останавливаются и заглядываются на эти локоны, румяные щеки и огромные серые глаза».

Родители были горды и, конечно, в сыне души не чаяли. Первые игрушки, первые тетрадки, первый маленький альбомчик, в который папа вписал первый стишок, мама, бабушка… Как сохранились в жизненных бурях маленькая папка, несколько фотографий разных лет, три детских журнала-тетрадки? Журналы «Карапузик» выпускались каждый месяц Володей и его друзьями, когда им было по восемь-девять лет. Один журнал они выпустили уже в 1935 году, когда немного повзрослели. Остались журналы «Карапузик» и «Северная Пальмира» и несколько писем из Тулы, куда Володя был призван в армию. Еще есть одна книга с его пожеланием мне…

Я не могу сказать, что мы с братом жили дружно. Он был домосед, а я любила играть с подружками. Он гонял меня, я с криком бежала по коридору, он за мной, иногда и за волосы потреплет. Но когда я поступила в хореографическое училище, он — если у него было хорошее настроение — подкидывал меня к потолку, чтобы я привыкала к поддержкам, и мне это очень нравилось. Должна сказать, что натуры у нас были совсем разные, я, конечно, больше в папу, характер легкий, бездумный. Володя был в маму — серьезный, немного мрачноватый, задумчивый и, по-моему, самоед. Но все это не мешало ему меня любить, и в день отъезда в армию, утром, он подошел к моей кровати, сунул под подушку шесть слоников и книжку с надписью: «Татьяна, будь хорошей балериной». Книгу Вагановой «Основы классического танца» храню до сих пор.

Не смогла я только выполнить пожелание брата, балериной не стала, но искусство все же стало моей жизнью. Думаю, он был бы доволен, судя по одному из его писем. Да, действительно, к искусству он относился трепетно, ходил в театры, интересовался актерами, покупал открытки, насколько позволяли средства. Мы жили трудно, работал один папа. А Володя рос, он был высоким, стройным, а нога сорок пятого размера. Только папа купит ему ботинки, на следующий день подходит к папе и показывает: ботинки разлезлись по швам.

Бабушка его называла «наш Добрынюшка». Он хорошо рисовал, писал стихи, но мечтал об авиации и очень был расстроен, когда его зачислили в пехоту. Точно чувствовал, что это его погибель. По его письмам, очень аккуратным и подробным, было видно, как он тосковал о доме, о нас, — письма теплые, заботливые, а порой очень грустные. Он был очень аккуратный, и в его письменном столе всегда был порядок, до тех пор, пока я из любопытства не совала нос в его хозяйство. А мне было интересно посмотреть, что же у него в столе, какие секреты, что нарисовано, что написано. Мне сильно попадало за это. Даже в письме к бабушке в Каунас он жаловался на меня.

А когда я стала вспоминать Володиных товарищей по дому, то выяснилось, что ни одного из них не осталось в живых. Как измерить боль матерей, потерявших сыновей? Чем возместить утрату? У мамы осталась я, и всю любовь, волнение, заботу мама перенесла на меня. Она писала в военкоматы, в Тулу, откуда Володя ушел на фронт. В результате пришел документ, о котором я упоминала. Всего два месяца пробыл на фронте мой брат. В первые дни войны на фронт отправляли зеленую молодежь, и почти никто из них не выжил. Время, конечно, стирает подробности тех далеких дней, но мне очень хотелось отдать дань памяти моему брату Владимиру Людвиговичу Урлаубу.

Моя подруга Норочка