Навстречу ветру

В 1937 году, весной, М.Ф. уговорила нас ехать на лето в Сиверскую и даже съездила туда и сняла для нас целую избу в три комнаты в так называемом Финском краю. Когда потеплело, мы с К. С. и моим сыном, которому было уже семнадцать лет, поехали на Сиверскую, чтобы посмотреть, в каких условиях мы будем жить. Как раз туда впервые был пущен автобус, и мы, как сказал К. С., явились пионерами в освоении этого транспорта. Помещение оказалось очень хорошим, а через улицу К. С. снял двухэтажную дачу со стеклянной верандой. А несколько в стороне поселился художник Голубятников с семьей. Таким образом образовалась целая колония близких знакомых, и предстояло интересное лето. Мы часто совершали целой компанией прогулки в лес, купались в реке Оредеж, играли в крокет, который привез К. С. Играли, как сейчас помню, в дождливые дни в каком-то огромном сарае, где был плотно утрамбованный земляной пол, а также в саду, возле дачи К. С. В Сиверской были написаны картины „Букет цветов“, который К. С. написал при мне в течение двух дней, и портрет моей дочери Татьяны, назывался он „Девочка с куклой, или Портрет Татули“. Кузьма Сергеевич не любил фотографироваться, но мне все же удалось сделать один снимок, у нас в саду за чайным столом. Я часто приходил к К. С., чтобы брить ему голову, поблизости парикмахерской не было, а длинных волос он не носил.

Не могу не вспомнить один случай. У меня была собака по кличке Джой, овчарка, которая ревниво оберегала наш сад от посторонних. Семью Водкиных она считала своей, и они беспрепятственно могли открывать калитку и спокойно входить. Голубятников же бывал у нас реже, и Джой к нему не успел привыкнуть. И вот как-то раз сидим мы у нас на веранде с Марией Федоровной и Кузьмой Сергеевичем, пьем кофе и вдруг слышим дикий лай. К нашему ужасу, видим, что в калитку вошел Голубятников. Не успел он сделать двух шагов, как на него набросилась наша собака, и этот полный, солидный мужчина в белом нарядном пиджаке рухнул навзничь в куст малины. Я выбежал в сад, успокоил собаку, а бедного Голубятникова, наверное, с полчаса трясло от испуга. Прошло лето 1937 года, с наступлением осени мы все перебрались в Ленинград, где наша дружба с семьей художника продолжалась по-прежнему. Помню еще одну елку, уже на Кировском проспекте, было очень весело. Елка стояла в комнате К. С., и под ней были разложены подарки. Подарки раздавал сам Кузьма Сергеевич, каждому индивидуально.

В 1937–1938 годах К. С. очень много работал. Как-то он пригласил меня в мастерскую. Войдя туда, я увидел на мольберте огромный холст, еле помещавшийся поперек мастерской. На этом холсте уже начала намечаться композиция будущей картины „Новоселье“. Все это соответствовало эскизу, размером около метра, который висел в спальне К. С. Первоначально эта огромная картина (200 × 297 см) имела несколько иное цветовое решение. В законченном виде цвет обоев темно-красный, а первоначально он был ультрамариновый, этот цвет художник очень любил и часто им пользовался („Играющие мальчики“, „После боя“, письменный прибор из лазурита в портрете Ленина). Работая над „Новосельем“, К. С. часто приглашал меня в мастерскую, говоря, что у меня верный глаз, и интересовался моим мнением, даже спрашивал моих советов. Он задумал картину „Пушкин в Болдине“ и захотел, чтобы я позировал. Я часто приезжал к нему и сидел в позе Пушкина, но в конце концов К. С. остался недоволен уже почти законченной картиной и уничтожил ее, использовав холст для других произведений. В это же время был сделан эскиз „Кировский проспект“, который он писал со своего балкона, с пятого этажа. В 1936 году была организована выставка произведений Петрова-Водкина, я присутствовал на вернисаже. На этой выставке были вещи, которые потом нигде не встречались, как, например, „Элегия“, созданная художником еще в молодые годы. В 1937 году К. С. написал целую серию очень интересных небольших картин для детского журнала (игрушки, фрукты) и начал картину „Семья командира“, а также „Пушкин в Петербурге“ — этот образ не давал ему покоя. Картины были закончены в 1938 году. В ту пору у К. С. часто бывали композитор Шапорин с женой, художник Чупятов и кинорежиссер Ивановский.

В этом же 1938 году произошел очень интересный и, я сказал бы, странный случай. Кузьмы Сергеевича не было дома, в квартире раздался звонок, и Мария Федоровна открыла дверь. В дверях стоял молодой человек, представившийся Васильевым, учеником К. С., он подал небольшой длинный предмет, завернутый в газету, с просьбой передать его Кузьме Сергеевичу. М. Ф. сверток не развернула, а когда К. С. вернулся домой и снял газету, то в нем оказалось изображение святого Козьмы на дереве, видимо, выпиленное из какой-то иконы. К. С. сказал, что такого ученика у него никогда не было и этого человека он не знает. Изображение он повесил на стену у себя в спальне и мне неоднократно говорил, что это его „Черный человек“.