Навстречу ветру

Конечно, Сан ничего этого еще не знала. Она догадывалась, что получить документы будет не так-то просто, но для нее Европа все еще оставалась местом, где идет слабый дождь и тихо падает снег, пространство всяческих возможностей, среда, которая позволит ей окончательно выбраться из нищеты, регион, в котором витали все ее мечты. Это был очаг, который ей описывала Ноли, когда они были маленькими, тем далеким летом в деревне, сидя у корней манговых деревьев. Дом, полный игрушек, книг, тетрадей и карандашей, и быстрые автобусы, которые везут к бесконечным лесам и лугам, усеянным нежной травой, по которой можно ходить босиком, и к чудесному ручью с прохладной водой, чтобы облегчить жару. Она никогда не видела ни ручьев, ни зеленых лугов. Никогда у нее не было избытка в книгах или карандашах. Теперь она собиралась это получить.

Сан села в самолете у иллюминатора и смотрела в него всю дорогу. Крылатая машина сначала пролетела над морем, над его ужасающими темными глубинами. Потом самолет долго летел над пустынными песками Сахары и темными вершинами Атласских гор. Затем были видны вспаханные равнины и разбросанные деревни, а потом снова море. И, наконец, Европа, большие чудесные реки, города, закрученные вокруг себя, и уже Лиссабон, словно смотровая площадка над водой. С высоты Лиссабон был очень красив. Огромный и прекрасный. Сан была счастлива. Кабо-Верде остался далеко-далеко. И стал очень маленьким.

Бигадор

Сан остановилась в доме двоюродной сестры своей матери. Это была маленькая квартирка, всего две комнаты, в которых жила семейная пара и их четверо детей. Ей предоставили диван в гостиной, на котором Сан спала, согнувшись и мучаясь от жары. Жара слонялась, словно преступник, по узким улицам того района на окраине Лиссабона, прилипая к асфальту, к плохо защищенным стенам, к маленьким комнатам, которые не проветривались. При всем при этом Сан считала, что ей повезло: после многих попыток, писем к своей матери и телефонных звонков ей удалось выйти на Имельду, и та вызвалась приютить ее на несколько дней и помочь найти работу.

Каждое утро она читала пословные объявления в газете. Сан хотела работать прислугой с возможностью проживания: так она могла бы больше откладывать и не беспокоиться о поиске жилья. Она сходила на несколько собеседований, но ничего не добилась: первый вопрос, который ей задавали хозяйки, — умеет ли она готовить португальские блюда. Хотя она отвечала, что нет, но может быстро научиться, ей сразу же отказывали. Тем более, у нее не было рекомендаций. Пять лет, которые она провела, заботясь о детях семьи Монтейро, ничего не значили. Вероятнее всего, ей бы даже не поверили. Все эти утонченные женщины с накрашенными ногтями и уложенными в парикмахерской волосами, похоже, принимали ее за дикарку. Как будто их пугал ее креольский диалект и слишком африканская одежда, которую она носила. Они ей не доверяли.

Когда Сан выходила после собеседований, она отправлялась гулять по улицам Лиссабона. Ее ослепляли широкие бульвары и каменные строения, аккуратные садики и симметричные алтари церквей, колонны больших фасадов и огромные статуи на площадях. Сан открывала для себя удивительную геометрию вещей, непоколебимое равновесие, давнюю и могущественную гармонию, спрятанную в очерченных линиях города, который строится на протяжении многих веков. Это странное совершенство, так сильно отличающееся от хаоса, царящего на островах, разбросанных в беспорядке камней и затерянных деревьев, стихийно расставленных хибар и отдаленных друг от друга деревень, ее впечатляло гораздо больше, чем суета улиц, людской поток, шум транспорта или причудливая роскошь витрин.

Но Сан также забавляли метро и автобусы, контроль, который им удалось установить над временем, с точностью просчитанным. Скорость, с которой благодаря транспорту можно было передвигаться из одного конца города в другой в окружении незнакомых людей, на которых у Сан был соблазн смотреть, как на картины, полные таинственных деталей. Она наблюдала за тем, как они одевались и ходили, их манерой здороваться друг с другом и разговаривать, неподвижным взглядом, с помощью которого они терялись в несуществующей бесконечности, когда ездили в одиночестве, приятным безразличием в обращении. Лиссабон казался ей убежищем. Полотном из жизней, привязанностей и амбиций, а еще, конечно, из тревог и несчастий, в которых ее собственное анонимное существование спасалось от пошлости общественной борьбы. Когда-нибудь и она станет уважаемым членом этого сообщества, когда у нее будет работа, собственный дом и свободное время.