Навуходоносор II, царь Вавилонский

По их представлениям, мироздание началось с сотворения людей: они призваны были работать, чтобы прокормить богов, но поначалу оказались к этому неспособными. Первые люди жили, как животные: ходили на четвереньках, ели траву, не знали членораздельной речи. Потом они получили от своего создателя мотыгу — основной инструмент ирригации и земледелия, научились также скотоводству и всем прочим ремеслам и наукам. Наконец, с неба сошло царство. Течение времени в этом первозданном мире было линейным и бесконечным.

Человечеству эти благодеяния пошли впрок, и оно размножилось так, что стало беспокоить богов своим шумом. По другой, менее распространенной, версии боги прогневались на людей за их протест: устав служить бессмертным, люди забастовали и пытались сбросить с себя иго. Боги решили уничтожить их с помощью потопа. С их стороны это было весьма легкомысленное, непродуманное решение: осуществив его, они возвратились в то сложное положение, от которого только и избавлялись посредством труда своих творений. Потому вскоре они раскаялись в своем неосторожном, отчаянном поступке. Воды сошли и дали возможность жить новым поколениям; но вторично сотворенные люди оказались еще менее удачными, а новый мир — еще менее удобным. Однако боги смирились с ним и отныне насылали наказания не такие серьезные, а катастрофы — не такие глобальные.

Для вавилонян это было достаточным доказательством того, что мир становится хуже. До потопа цари якобы правили по 28 тысяч лет. Потом царства стали тысячелетними, а далее становились всё короче. С каждым поколением человечество всё дальше отходило от относительного совершенства первых времен, а окружающая действительность ухудшалась. Таков был первородный пессимизм, принятый во всей «стране Шумера и Аккада».

Обратить вспять ход вещей было никоим образом невозможно, но иногда его можно было притормозить. Эта мысль и открывала поприще для деятельности царя. Вавилонская традиция всегда утверждала: долг государя — упрочить и восстановить прошлое; о каждом из них судили по тому, насколько были успешны принятые им для этого меры. И все-таки даже самая энергичная политика, само собой, не предотвращала, а лишь отодвигала неизбежный крах в конце.

В прежние века царские надписи неустанно повторяли один мотив: ни одно здание, новое или обновленное, не останется таким навсегда и, безусловно, в будущем придет в упадок. Древние монархи сознавали, что дела их непрочны, преходящи, поэтому просили потомков заботиться об их возобновлении и хранить память об этих трудах во имя трудов будущих. Набопаласар продолжил эту традицию; он обращался к «грядущему» правителю так: «Когда эта стена станет ветхой и ты решишь положить конец ее обветшанию, тогда, как я прочитал надпись царя, бывшего прежде меня, и не переменил ее места, так и ты прочти мою надпись и замени ее своей».

Потом сам же Набопаласар и нарушил традицию. Не стало речи о разрушении здания и обращений к «грядущему царю»: он отказался от этого жизнерадостного пессимизма, предпочел не знать — или сделал вид, что не знает, — о необоримой силе всеразрушающего времени. Поместив бога в его жилище, он оканчивал дело и не придавал значения будущим угрозам. Прежде ассирийские цари датировали свои официальные надписи — Набопаласар отказался и от этого обычая; так же после него поступал и Навуходоносор. Их постройки исключались тем самым из течения времени.

Отныне всё стало вневременным, течение времени остановилось. Навуходоносор мог просить бога-солнце «непрестанно» взирать на его великолепное творение. Взамен он ждал от бога благодеяний «навсегда». В надписях, сделанных по завершении восстановления ступенчатой башни в Вавилоне, тоже речь шла как о несокрушимости строения, так и, следовательно, о нерушимости благословения: «Как Основание неба и земли навсегда установлены, так утверди мой царский престол вовеки».

И все же столь оптимистичная позиция была слишком чужда вавилонской культуре, чтобы продержаться долго. Навуходоносор довольно быстро вернулся к более традиционным утверждениям и пожеланиям: место вечности занял долгий срок. Но бренности и временности возводимых им построек так и не признал.