Назад к Мафусаилу

Барнабас. Понимаете? Тогда знайте, что я никогда больше не заговорю с вами кроме как по служебным делам. Слышите, никогда!

Бердж-Лубин(беззаботно). Заговорите, заговорите!

Барнабас. И вы тоже не смейте ко мне обращаться. Слышите? (Идет к двери.)

Бердж-Лубин. А я буду. Да, буду. До свиданья, Барнабас! И да хранит вас бог!

Барнабас. А вы живите вечно и будьте посмешищем для всего мира! (В бешенстве вылетает из кабинета.)

Бердж-Лубин(снисходительно посмеиваясь). Ничего, он сохранит тайну. Я его знаю. Словом, беспокоиться не о чем.

Конфуций(встревоженно и серьезно). Тайна лишь тогда тайна, когда сама хранит себя. Подумайте хорошенько. Государственный архив располагает кинохроникой. Мы не в состоянии воспрепятствовать главному архивариусу опубликовать открытие, сделанное его учреждением. Мы не заставим молчать ни американца, — разве можно вообще заткнуть рот американцу? — ни тех, кто принимал его сегодня. К счастью, кинопленка доказывает лишь одно — внешнее сходство.

Бердж-Лубин. Совершенно справедливо. К тому же все это сущий вздор, верно?

Конфуций(поднимая голову и пристально глядя на него). Теперь, когда вы осознали всю сложность положения, вы решили ничему не верить? Чисто английский метод. Но в данном случае вряд ли применимый.

Бердж-Лубин. Какие, к черту, здесь английские методы? Это просто здравый смысл. Понимаете, эта парочка нас загипнотизировала. Тут не может быть сомнения. Они наверняка водили нас за нос. Скажете — нет?

Конфуций. Однако, всмотревшись женщине в лицо, вы поверили ей.

Бердж-Лубин. Вот именно. Этим-то она меня и взяла. Повернись она ко мне спиной, я ни за что не поверил бы.

Конфуций медленно качает головой.

Вы в самом деле считаете… (Обрывает фразу.)

Конфуций. Архиепископ всегда казался мне загадкой. Как только я научился отличать одного англичанина от другого, я подметил в них ту же особенность, что и эта женщина: лицо у англичанина — не как у взрослого человека, ум — тоже.

Бердж-Лубин. Бросьте, китаеза! Если на свете существует нация, которая самим провидением предназначена опекать незрелые народы, руководить ими, воспитывать и охранять их, пока они не вырастут и не переймут наши институты, то эта нация — мы, англичане. И в этом наше отличие от других наций. Вот так-то.

Конфуций. Это выдумка ребенка, который нянчит куклу. Но еще во сто раз ребячливей с вашей стороны оспаривать самый лестный комплимент, какой вам когда-либо делали.

Бердж-Лубин. Вы обзываете нас взрослыми детьми и считаете это комплиментом?

Конфуций. Вы — дети, но не взрослые, а просто пятидесяти-, шестидесяти- и семидесятилетние. Зрелость у вас наступает так поздно, что вы не успеваете ее достичь. Вами должны управлять расы, созревающие к сорока годам. Это значит, что в потенции вы самая высокоразвитая нация мира и были бы ею в действительности, если бы жили достаточно долго и успевали созреть.

Бердж-Лубин(схватив наконец его мысль). Конфуций, а вы ведь, ей-богу, правы! Мне это в голову не приходило, а это все объясняет. Мы действительно школьники — тут не поспоришь. Заведите с англичанином серьезный разговор — с минуту он будет слушать не без любопытства, как слушают классическую музыку, а затем, словно резина, которую растянули и отпустили, вернется к своему морскому гольфу, автомобилям, самолетам и женщинам. (Увлекаясь.) Да, вы совершенно правы. Мы все еще не вышли из младенчества. Мне, например, место в детской колясочке; и еще мне нужна няня, которая бы ее катала. Это верно, это безусловно верно. Но в один прекрасный день мы вырастем и тогда уж, клянусь всеми святыми, покажем себя.

Конфуций. А вот архиепископ — взрослый. Ребенком я подчинялся людям, которые, как мне теперь известно, были слабей и глупее меня. Я боялся их потому, что в самом их возрастном превосходстве таилось для меня нечто мистическое. Не стану лгать, я и теперь побаиваюсь архиепископа, хотя, конечно, этого не показываю.

Бердж-Лубин. Между нами, Конфуций, я — тоже.

Конфуций. Именно это убедило меня. Именно это убедило и вас, когда вы посмотрели женщине в лицо. Их новая роль в истории человечества — не шарлатанство. Я даже не удивляюсь ей.

Бердж-Лубин. Даже не удивляетесь? Полно! Никогда ничему не удивляться — ваша обычная поза, Конфуций. Но если вас не удивляет и это, вы — не человек.