Назад к жизни

Едва сдерживая рыдания, перевернулась на спину и тут же захлебнулась дождем и соплями, что продолжали течь из носа. Закашлялась.

— Тихо, Кира, тихо. Не двигайся, пожалуйста.

Открыла глаза.

Стоянов, мокрый, растерянный, жалкий стоял надо мной на коленях. На его белом лице читались ужас, паника, отчаяние. Рубашка полностью промокла под струями летнего ливня, вода капала с русых волос и длинных ресниц, текла по лицу. Или это слезы?

Ливень хлестал все сильнее, ручьи на улице превратились в потоки, в одном из которых лежала и я. Но ее прохлада снимала боль, не всю, но все же снимала.

— Что…. — сопли мешали говорить, я вытерла их рукой. Она почему-то стала красной.

Стоянов обнял меня, прижал к себе, стараясь хоть как-то защитить от воды и ветра. Не смотря на ожигающую боль, я почувствовала тепло его тела сквозь мокрую насквозь одежду.

— Сейчас, — голос его звучал глухо, — сейчас приедет скорая.

— Не… не надо…. — я пошевелила ногами, вроде все нормально. Пошевелила руками — тоже ничего страшного.

Только сейчас поняла, что вокруг нас столпились люди, какая-то девушка со светлыми волосами держала в руках мою намокшую коробку. Вид у нее был растерянный и в тоже время виноватый.

Кто-то раскрыл над нами зонт — запоздалая мера.

Я чувствовала как сильно и быстро бьется сердце Михаила, как его руки все сильнее прижимают меня к себе. Казалось, он хотел стать со мной одним целым, не отпускать ни на минуту.

Я закрыла глаза, прижалась к нему головой — рубашка тут же стала розовой. Кровь из носа так и не остановилась. Он что-то шептал мне, но я сначала не разобрала ни слова. И только через несколько секунд до меня дошло: он говорил на болгарском.

— Моето момиче, моята радост, моето слънце *…

Совершенно нелогичная, нелепая радость растеклась по жилам, захлестнула меня с головой.

Я слушала его шепот, чувствовала его тепло и мечтала, чтобы эти мгновения не заканчивались.

— Михаил… Иванович, — я шмыгнула носом — похоже кровь все-таки остановилась, — я почти в порядке. Честно.

Он отреагировал не сразу.

— Кира, — уткнулся в мои мокрые волосы лицом, — слава богу. Врачи уже едут.

— Не надо врачей, — я осторожно пошевелилась, села, стараясь не вырваться из кольца сильных рук. — Меня задело не сильно….

— Пусть посмотрят и скажут. Я поеду с тобой в больницу.

— Я домой хочу… — призналась я, пряча лицо у него на груди, жадно вдыхая его запах.

Он понял это по-своему, испугался, что сделал больно, выпустил из рук.

— Прости, прости….

— Михаил Иванович, я действительно в порядке.

— Кира….

— Помогите мне подняться, я очень хочу домой.

Он встал сам и осторожно помог подняться мне. Ноги были ватными, но держалась я хорошо, хоть и сильно кружилась голова. Судя по состоянию, машина ударила меня в бедро — именно там болело больше всего. Горело лицо, руки и колени — кожа была стерта до мяса, асфальт сработал не хуже терки.

Стоянов перехватил меня за талию.

— Моя машина недалеко, сможешь дойти?

— Угу, — я потрогала языком зубы — вроде целы. — Где моя коробка?

— Она тут, тут она, — пролепетала стоявшая рядом девушка, — я ее подобрала.

Я бросила на нее быстрый взгляд: мокрая, дрожащая, в порванной майке и джинсах.

— Вы меня спасли, — она ответила на мой немой вопрос.

— Угу, — только гукать как сова я сейчас и способна.

Бедро болело адски, наступать на ногу было не просто, но судя по всему перелома не было. Шаг за шагом, поддерживаемая руками Михаила, я кое-как доковыляла до старого мерседеса.

— Сейчас внутри будет бассейн, — шмыгнула я носом.

Михаил философски фыркнул, открывая мне двери и помогая забраться внутрь. Мою коробку девушка поставила на заднее сидение. Дождь стал значительно тише, кое-где из-за облаков стали пробиваться солнечные лучи. Но на улице заметно похолодало, поэтому оказаться в теплой и сухой машине было невероятно приятно. Как я заметила от платья остались одни лохмотья, что расстроило меня по полной программе — одна из немногих реально хороших вещей в моем гардеробе.

Стоянов тем временем что-то достал из багажника, прежде чем сесть за руль.

— Ну что, — он закрыл двери, попрощавшись с нашей невольной спутницей, которая поспешила убежать, — будем тебя реанимировать?

— У вас здесь есть зеркало?

— Может лучше не надо? — он скептически поднял бровь.

— Вот черт! Все настолько плохо?

Он покачал головой, не став врать. В руках он держал автомобильную аптечку и смотрел на меня взглядом полным жалости.

— Так, ладно, начнем с ног, — он осторожно полил содранные колени перекисью, которая зашипела от крови. Я зашипела в унисон с ней.

— Тихо, тихо… — говорил он успокаивающе и протирал грязные раны: сначала ноги, затем руки, а после занялся лицом. — Потерпи немного.

Я шипела, фыркала, но терпела. Даже прикрыла глаза, чтобы ему было удобнее обработать бровь и лоб.

— Мне надо было увезти тебя, — вдруг тихо прошептал он. И столько отчаяния и боли было в голосе, столько сожаления и злости на себя, что меня охватила жалость. — Прости, Кира, я ведь…. Я испугался, что ты поймешь меня неправильно.

Я перехватила его руку и крепко ее сжала.