– Что-то слишком долго и торжественно звонят, – заметил брат Матей.
– Так всегда звонят под воскресенье, – объяснил брат Стах.
– Как под воскресенье? Ведь сегодня только пятница! – вскричал брат Матей, совершенно точно помнивший, что вчера, перед его злополучной прогулкой на Градчаны, дома на обед был постоянный четверговый горох с копченостями.
– Ты ошибаешься: сегодня суббота, день святой Маркеты, – отвечал Стах.
– Именно поэтому сегодня пятница. Ведь я как раз вчера, в четверг, после обеда вспомнил, но потом опять позабыл, что по дороге на Градчаны надо купить экономке какой-нибудь подарок к именинам, – возразил брат Матей и про себя вздохнул: «Хорошо же я справляю ее именины!» Но Стах твердил свое, и Броучек не стал с ним спорить, полагая, что нелады со временем бывают и у святых.
Умаявшись за день, он очень хотел спать. Теперь он и «каморку» вспоминал совсем по-иному, с почтением, и даже клетка с балдахином и полосатыми наперниками вызвала у него вздох сожаления. Как бы он теперь, хорошо поев и попив, дал отдых усталым членам в этом тихом уютном ковчеге, на мягких пуховиках – в то время как здесь он вынужден спать на голой и жесткой земле, под открытым небом, окруженный диким и вооруженным людом. Он уже твердо решил, что при первой же возможности оставит и стан Жижки, укроется где-нибудь в Крческих лесах и сразу же после подавления бунта вернется в Прагу. Это общество ему совсем не подходит. Со всякими голодранцами брататься! Хоть бы они еще как следует пили за это братство! Но эдак! Брат туда, брат сюда, а потом тебя поставят к стенке камни подавать! Питаться черным хлебом, водою запивать, спать на сырой земле, а уловишь живую деньгу – так кидай ее в ихнюю бочку! Покорнейше благодарю!
Так порешив, он поплотнее натянул на голову кукуль, чтобы какое-нибудь насекомое не забралось ему в ухо, завернулся в плащ и приготовился уснуть.
Говор и шум в лагере стихли, и в этой тишине вдруг зазвучал сильный и страстный голос, невольно приковывавший внимание. Брат Матей тоже повернулся в ту сторону и увидел Коранду, стоящего на большом камне в кольце столпившихся вокруг людей. Стах, сидевший подле Броучека, также встал и подошел к проповеднику.
Последние лучи солнца озаряли хрупкую фигуру священника: он был бледен, пылающие взоры его метали молнии, а обе руки грозным жестом указывали вниз, туда, где стояли лагерем крестоносцы.
Он говорил о змие из «Откровения святого Иоанна», змие огненном, семиглавом, имеющем на главах семь венцов, пришедшем погубить рожденное от звездной жены дитя, имя которому – Истина…
«Какова затея – устраивать проповедь ночью, когда человек после каторжной работы наконец-то может спокойно вздремнуть!» – рассердился брат Матей.
Он натянул поверх кукуля свой плащ и перевернулся на другой бок. Однако громкая, пламенная речь Коранды проникала даже сквозь двойной покров, и брат Матей, множество раз повернувшись с боку на бок, был вынужден в конце концов, злой как черт, снова сесть, заткнув себе уши.
Но все равно он слышал голос Коранды и одобрительные возгласы вдохновленных проповедью братьев и сестер. Тем временем совсем стемнело. Внизу на Летне, на голешовицких и овенецких полях загорелись в ночи многочисленные огни в станах крестоносцев; и здесь, на темени Жижкова, табориты тоже разожгли большие сторожевые костры. Огонь выхватывал из темноты, придавая им оттенок жути, отдельные группы людей, а посредине неясно вырисовывалась фигура пламенного проповедника, воздевшего вверх руки, будто он хотел на крыльях своего вдохновения улететь в звездное небо.
Наконец он завершил свою проповедь под бурный восторг слушателей.
«Слава тебе, господи!» – вздохнул с облегчением брат Матей и снова улегся.
Но тут зазвучала песня:
Сначала пела лишь горсточка людей, но к ним присоединялись все новые и новые голоса, и вторая строфа прозвучала уже в исполнении мощно гремевшего хора:
«Ну, воют! Даже поспать человеку не дадут!» – выходил из себя доведенный до отчаяния брат Матей.
Однако он был вынужден прослушать и следующие куплеты таборитской песни: