Назад в будущее

Как вам известно, когда пот течет ручьями, все тело начинает чесаться. Вы внутри, а ваши руки снаружи; между руками и телом – железо. Нелегкое положение, что там ни говори. Сначала зачешется в одном месте, потом в другом, потом в третьем; зуд распространяется во все стороны и, наконец, оккупирует всю территорию, и невозможно себе даже представить, до чего это неприятно. И когда стало уже так плохо, что я едва терпел, под забрало залезла муха и уселась у меня на носу; а забрало мое поднималось туго, и поднять его я не умел; я только тряс головой, и муха – вам, конечно, известно, как ведет себя муха, уверенная в своей безопасности, – муха перелетела с носа на губу, с губы на ухо, и жужжала, жужжала, и так кусалась, что я, и без того измученный, окончательно потерял терпение. Не выдержав, я велел Алисанде снять с меня шлем и освободить от мухи. Девушка вынула из шлема все, что в нем было, зачерпнула им воды и дала мне пить, а когда я напился, она выплеснула оставшуюся воду мне под кольчугу. Трудно себе представить, как это меня освежило! Она лила мне за шиворот воду до тех пор, пока я, промокнув насквозь, не почувствовал себя вполне хорошо.

Как приятен покой и отдых! Но полного покоя, полного счастья в нашей жизни никогда не бывает. Незадолго до отъезда я сделал себе трубку и изготовил недурной табак, не настоящий табак, а вроде того, который курят индейцы: из высушенной ивовой коры. Трубка и табак лежали в шлеме; теперь я снова мог ими распоряжаться, но у меня не было спичек.

С течением времени выяснился еще один неприятный факт: мы находились в полной зависимости от случая. Закованный в латы новичок не может влезть на коня без посторонней помощи. Сил одной Сэнди было недостаточно, по крайней мере для меня. Приходилось ждать, не подойдет ли еще кто-нибудь. Я охотно согласился бы ждать в тишине, так как мне было над чем поразмыслить. Я хотел поразмыслить над тем, как могло случиться, что умные или хотя бы полоумные люди выучились носить это железное одеяние, несмотря на все его неудобства, и как им удалось придерживаться этой моды в течение многих поколений, несмотря на то что муки, которые я испытал, им приходилось испытывать ежедневно всю жизнь. Мне хотелось над этим поразмыслить; мало того, мне хотелось поразмыслить над тем, как исправить это зло и заставить людей отказаться от столь глупой моды, но размышлять не было никакой возможности. Нельзя размышлять, если рядом с вами Сэнди. Она была послушная девушка с добрым сердцем, но болтала без устали, молола, словно мельница, пока у вас не начинала болеть голова, как от стука городских пролеток и телег. Она стала бы совсем милой девушкой, если бы ее можно было заткнуть пробкой. Но пробка для таких – смерть. Она трещала весь день, и под конец вы начинали опасаться, как бы в ней что-нибудь не испортилось, – но нет, такие никогда не портятся. И никогда ей не приходилось подыскивать слова, она могла молоть, и гудеть, и звенеть, и жужжать целыми неделями, и ее не нужно было ни смазывать, ни продувать. А в результате всей этой работы получался только ветер. У нее не было никаких мыслей, один туман. Она была настоящая болтунья; болтала, болтала, болтала, молола, молола, молола, трещала, трещала, трещала; и добрейшая болтунья при этом. Утром я не обращал внимания на ее мельницу, так как у меня было достаточно других неприятностей, но после полудня я не раз ей говорил:

– Помолчи, дитя, если ты израсходуешь весь здешний воздух, королевству придется ввозить его из-за границы, а казна и без того пуста.

Глава XIII Свободные люди!

Да, недолго, до странности недолго человек может чувствовать себя довольным. Еще совсем недавно, когда я ехал и мучился, каким раем показалось бы мне это спокойствие, это отдохновение, отрадное безмолвие этого уединенного тенистого уголка на берегу бурлящего ручья, где время от времени я освежал себя, плеща воду под кольчугу. А я уже был недоволен; отчасти оттого, что я не мог разжечь свою трубку – я давно уже построил спичечную фабрику, но захватить с собой спички забыл, – а отчасти оттого, что нам нечего было есть. Вот еще один пример детской непредусмотрительности этого века и этого народа. Воин, отправляясь в поход, не брал с собой еды и полагался на случай; он возмутился бы, если бы ему посоветовали привесить к копью корзинку с бутербродами. Любой рыцарь Круглого Стола предпочел бы умереть с голоду, чем показаться с такой штукой на древке своего копья. А казалось бы, что может быть благоразумнее? Я собирался сунуть пару бутербродов к себе в шлем, но меня на этом поймали; мне пришлось извиниться, бросить их, и они достались собаке.