Наживка для резидента

У авиаторов всегда в наличии бесконечные запасы спирта — из оружейной системы вылить пару десятков литров чистейшей волшебной жидкости ничего не стоит. Они как-то принесли его нам и страшно удивились нашему обществу трезвости. В моей группе по взаимной договоренности на все время командировок сухой закон. Спиртным мы не расслабляемся, хотя это и признанное средство от страшного напряжения войны. Не глушат же водку олимпийцы на соревнованиях. А наши рекорды порой куда важнее олимпийских.

Так что наши безалкогольные посиделки больше напоминают культмассовые мероприятия, КВН и колхозную самодеятельность. Авиаторы обожают Князя с его гитарой, профессиональным баритоном и бесконечным военным репертуаром. А ему тоже не чужды радости от похвал поклонников его творчества. И сейчас он с чувством пел нашу спецназовскую песню, умело перебирая своими мощными пальцами нежные гитарные струны:

Мы грязь месили по дорогам
Афганистана и Чечни.
Мы были тем военным Богом,
Что выше крыльев и брони.
Мы — это тот лежащий камень,
Который падал в нужный срок.
Мы — ветер, приносивший пламя,
Что был внезапен и жесток.[3]

В посиделках мне было участвовать лень. Меня тянуло за душу то, что мы уже второй день на базе и я все жду нашего координатора полковника Лукьянова. Тот куда-то запропастился, и никто не мог сказать, когда он появится.

Мы были карою небесной,
Мы были платой за грехи,
Припевом для военной песни
И ржавым лемехом сохи.
Мы были гордостью и славой,
Рукою, кистью и плечом.
Мы были стаей волкодавов
И от замков любых ключом…

Дослушав это исполнение, я душевно пожал руки технарям и отправился в свой жилой модуль.

Там я сначала попытался листать какие-то художественные книжки, которых Рад притащил целую пачку неизвестно откуда. Первое, что мне попалось на глаза — брошюра пятьдесят первого года «Иван Тургенев. Муму». Приобщение к доброму и вечному я решил отложить на лучшие времена. Полежал несколько минут на койке. Нашел пульт и включил телевизор — древний, с ЭЛТ-кинескопом, хорошо еще, что цветной, оставшийся нам в наследство от штабистов, живших в вагончике до нас. Этот аппарат принимал несколько российских спутниковых каналов.

Тут же я наткнулся на совершенно полоумный сериал пятнадцатилетней давности то ли про десантников, то ли про спецназовцев, то ли про пехоту или ПВО на то ли таджикской, то ли Кавказской войне. Подразделение было показано странное — эдакий уродливый гибрид шайки батьки Махно с исправительным учреждением ГУЛАГа. Я бы в такой шараге тумаками навел порядок за полчаса, и у меня бы все воины по струнке ходили, окапывались по науке и вздохнуть без приказа боялись. Однако майор-командир пребывал в раздумьях о судьбах Отечества, путях развития демократии в России и очень от этого переживал, так что ему было не до подчиненных. Война тоже была странная. Бойцы на ней занимались непонятно чем, но героически — окопов не рыли, куда-то неумело палили и зачем-то гибли. Красной нитью шла незамысловатая мысль — у террористов тоже есть матери, дяди, тети, прадедушки и прабабушки, и все их наверняка очень любят, а потому этих врагов человечества надо жалеть. Мол, во всем виновата Война — это такое инопланетное чудовище с альфы Центавра, которое пришло само по себе, а его вовсе не несут на своих штыках ревнители Халифата и учения Аль-Ваххаба…

Это еще ничего. Тут намедни показывали отечественный киношедевр про то, как русские бойцы захватили в плен невинного чудесноликого юного чеченца и преисполнились к нему светлых платонических гомосячьих чувств, но по жестокой служебной необходимости были вынуждены со слезами на глазах его зарезать. Кто это снимает? Про кого? Для кого?

— Ну, придурки, однозначно, — произнес я, выключая телевизор после пятнадцати минут просмотра. На большее моих сил не хватило.