Нажмите кнопку

Тишина. Никакого отклика. Ему никогда не приходилось ждать ответов так долго. Обычно они легко и свободно накрывали его. Руки матери становились видны ясней. В них пульсировала жизнь. Не получив ответа, он поднялся еще выше. «Этот нижний уровень создает фундамент для более важных явлений», – говорил отец. Пааль еще никогда не выходил за пределы нижнего уровня.

Выше, еще выше. Словно чьи-то холодные руки поднимали его к невиданным высотам. Побеги острого разума тянулись к самой вершине, отчаянно выискивая надежную точку опоры. Руки разрывали облака, пока те не рассеялись.

И вот он подплыл к почерневшему хаосу на месте дома, сверкающая пелена дождя повисла перед глазами. Он увидел входную дверь, ожидающую прикосновения его руки. Дом приближался, его облизывали языки тумана. Ближе, еще ближе…

«Нет, Пааль».

Его тело, лежащее на кровати, затряслось. Холод сковал разум. Дом внезапно исчез, унося с собой пугающую картину двух черных силуэтов, лежавших на…

Пааль задрожал еще сильней, неподвижно уставившись в одну точку. Его восприятие унесло водоворотом в тайное убежище. Осталось только одно знание – родители умерли. И это они во сне вывели его из пылающего дома.

А сами сгорели.

Той ночью они поняли, что Пааль не умеет говорить.

Они не нашли никакой причины этому. Язык у мальчика был на месте, горло выглядело совершенно здоровым. Уилер сам заглянул ему в рот и проверил. Но Пааль не говорил.

– Вот, значит, в чем было дело, – сокрушенно покачал головой шериф.

Было уже около одиннадцати. Пааль снова уснул.

– О чем это ты, Гарри? – спросила Кора, расчесывая русые волосы перед зеркалом туалетного столика.

Уилер повесил брюки на спинку стула.

– Когда мы с мисс Франк пытались убедить Нильсенов, что мальчика пора отдать в школу, они каждый раз отвечали «нет». Теперь я понимаю почему.

Она взглянула на его отражение в зеркале:

– Должно быть, с ним что-то не в порядке.

– Ну что ж, мы можем позвать доктора Штайгера, пусть он осмотрит мальчика. Но я думаю, дело не в этом.

– Но они же были образованными людьми, – возразила Кора. – По какой причине они могли бы не желать, чтобы мальчик научился говорить? Если только он не немой от рождения.

Уилер опять покачал головой:

– Кора, они были странными. Из них слова было не вытянуть. Как будто они делали тебе одолжение, разговаривая с тобой… или что-то еще в том же роде. – Он раздраженно хмыкнул. – Неудивительно, что они не хотели отдавать ребенка в школу. – Уилер сел на кровать и с кряхтением разулся. – Ну и денек, – проворчал он.

– Вы нашли что-нибудь в доме?

– Ничего. Вообще никаких документов, удостоверяющих личность. Дом сгорел дотла. Только груда книг, но они не дают никакой зацепки.

– А других способов нет?

– Нильсены никогда не открывали кредита в городе. У них не было даже гражданства, поэтому профессор не был зарегистрирован на призывном участке.

– Ох…

Кора еще раз взглянула на свое лицо, отраженное в овальном зеркале. Потом опустила взгляд к фотографии на туалетном столике. Дэвид в девятилетнем возрасте. Она подумала, что мальчик Нильсенов очень похож на Дэвида. Такой же рост и фигура. Пожалуй, только волосы у Дэвида были чуть темней, но…

– Что нам с ним делать дальше?

– Даже не знаю, что сказать. Думаю, нужно подождать. Том Поултер говорит, что в конце каждого месяца Нильсены получали по три письма. Из Европы. Нужно дождаться этих писем и отправить ответы по адресам на конвертах. Может быть, у мальчика есть родственники за границей.

– Европа, – сказала она, скорее самой себе. – Это так далеко.

Муж что-то пробурчал, потом отогнул одеяло и тяжело опустился на матрас.

– Устал, – проворчал он. Потом посмотрел в потолок и добавил: – Ложись спать.

– Скоро лягу.

Она сидела у зеркала, рассеянно расчесывая волосы, пока храп мужа не нарушил тишину. Тогда она тихонько поднялась и вышла в коридор.

Река лунного света текла через кровать, по маленьким, неподвижно лежащим рукам мальчика. Кора стояла в темноте и смотрела на его руки. На мгновение ей показалось, что в кровати, как прежде, лежит Дэвид.

Это были звуки.

Словно кто-то непрерывно колотил дубинкой по его живому уму. Бесконечный и бессвязный гул пульсировал и бился в голове. Он чувствовал, что это какая-то попытка общения, но от него было больно ушам, он сковывал восприятие и преграждал течение мысли прочной, непреодолимой стеной.

Иногда, в редкие минуты тишины, он различал трещину в этой стене и на короткое мгновение мог ухватиться за фрагмент смысла, как животное, что успевает схватить кусочек приманки, прежде чем захлопнутся челюсти капкана.

Но затем звуки возникали снова, поднимаясь и падая без всякого ритма, дребезжа, скрипя и царапая живую сверкающую поверхность восприятия, пока оно не становилось сухим, болезненным и сумбурным.

– Пааль, – проговорила она.

Прошла неделя. До прихода писем оставалась еще одна.

– Пааль, неужели они никогда не разговаривали с тобой? Пааль?

Кулаки звуков больно били по его обостренным чувствам, сжимали пальцами чуткие нервные центры его мозга.

– Пааль, неужели ты не узнаёшь свое имя? Пааль?