Назидательные новеллы

- Не плохо, - сказал паж, - но быть поэтом и ничем больше, думаю, не очень хорошо! С поэзией надо обращаться, как с богатейшей драгоценностью, которую владелец не должен надевать каждый день и показывать всем и каждому при первом удобном случае: ее следует показывать только тогда, когда это разумно и уместно. Поэзия - это прекраснейшая девушка, целомудренная, скромная, умная, живая и любящая уединение, никогда не преступающая границ, установленных благоразумием. Ей нравятся пустынные места, ее забавляют ручьи, поля ей приносят отраду, ее умиляют деревья, радуют цветы, - одним словом, она восхищает и поучает всех, кто с нею общается!

- За всем тем, - вставила Пресьоса, - приходилось мне слышать, что она очень бедна и смахивает на нищенку.

- Скорей наоборот, - возразил паж, - нет такого поэта, который бы не был богачом, ибо все они довольны своим положением, - мудрость, доступная немногим! Но что заставило тебя, Пресьоса, задать такой вопрос?

- Дело в том, - ответила Пресьоса, - что я считаю всех или, по крайней мере, большинство поэтов бедными и поэтому очень удивилась золотому эскудо, вложенному вами в стихи; теперь же, когда я знаю, что вы не поэт, а всего только любитель поэзии, вы, пожалуй, можете быть и богаты. Впрочем, сильно сомневаюсь... и по той причине, что то самое свойство, которое склоняет вас писать стихи, должно вас делать расточительным, ибо, говорят, нет поэта, умеющего сохранить то, что у него есть, и нажить то, чего у него нет.

- В таком случае, я не из их числа, - возразил паж. - Я пишу стихи и вместе с тем не богат и не беден. Без сожаления и без "высчитывания" (как это делают генуэзцы со своими гостями) я свободно могу дать один-два эскудо, кому пожелаю. Возьмите же, драгоценная жемчужина, этот второй лист и эскудо, в него вложенный, и не утруждайте себя размышлениями, поэт я или не поэт! Хотелось бы только, чтобы вы знали и верили, что дающий вам эти деньги желал бы обладать богатствами Мидаса, чтобы предоставить их вам!

С этими словами он протянул ей бумагу. Пощупав ее и заметив, что внутри находится эскудо, Пресьоса сказала:

- Много лет будет жить эта бумага - в ней ведь две души: одна - из золота, другая - из стихов, которые всегда бывают полны "душ" и "сердец". Только знайте, сеньор паж, не хочу я для себя так много душ, а если вы не берете назад одну, не пугайтесь, если я верну вам другую. Я в вас люблю поэта, а не ваши подарки: только так установится у нас прочная дружба; к тому же каждому человеку скорее пригодится лишний эскудо, чем написанный романс.

- Ну, если ты, Пресьоса, хочешь, - сказал паж, - сделать меня во что бы то ни стало бедняком, не отвергай, по крайней мере, души, которую я посылаю тебе в этой бумаге, и давай обратно эскудо. Так как ты прикоснулась к нему рукой, я буду хранить его как талисман в течение всей моей жизни.

Пресьоса вынула из листа эскудо, а бумагу оставила при себе, но не захотела читать ее на улице. Паж откланялся и ушел предовольный, думая, что Пресьоса им очарована, ибо она разговаривала с ним весьма приветливо.

Так как танцами задерживать себя она нигде не хотела, а глаза ее были заняты розысками дома отца Андреса, то очень скоро она очутилась на хорошо ей известной улице, где находился этот дом. Пройдя по ней почти до половины, она подняла глаза на балкон из золоченого железа (так было обозначено в приметах) и увидела на нем кавальеро лет пятидесяти, со знаком красного креста на груди, почтенного и важного с виду. Когда он, в свой черед, заметил цыганочку, то сказал:

- Заходите, малютки! Здесь вам дадут денег.

При звуке его голоса на балкон поспешили выйти еще три кавальеро, в их числе и влюбленный Андрес, который, увидев Пресьосу, изменился в лице и чуть-чуть не лишился чувств: таково было потрясение, которое он испытал при виде ее. Все цыганки вошли в дом, за исключением старухи, оставшейся внизу, чтобы проверить с помощью слуг истинность слов Андреса.

При входе цыганок в комнату старый кавальеро спросил, обращаясь к присутствующим:

- Это, должно быть, и есть та красивая цыганочка, которая, говорят, ходит по Мадриду?

- Да, это она, - сказал Андрес, - и, несомненно, это самая красивая девушка на свете.

- Так люди говорят, - вставила Пресьоса, услышавшая этот разговор при входе в комнату, - но, сказать по правде, ошибаются, по меньшей мере, наполовину. Охотно допускаю, что я могу быть славненькой, но до красавицы (как иные болтают) мне очень далеко.

- Ну, так клянусь тебе сыном моим, доном Хуанико, - произнес старик, - что ты еще красивее, чем рассказывали, милая цыганочка!

- А где же он, этот ваш сын, дон Хуанико? - спросила Пресьоса.

- А вот этот молодец, что стоит рядом с тобой, - ответил кавальеро.