Назия просит обойтись без поминок

* * *

– Ты уверена, что не будешь выделяться? – прошептал Фарид, паркуя их серебряный «Цивик» у дома Наурин. – Разве не дурной вкус – заявиться на поминки в изумрудно-зеленом сари?

Долли порылась в сумке, вытащила блистер панадола, забросила одну таблетку себе в рот и запила ее глотком воды из стального термоса, который всегда держала в машине.

– Не говори глупостей, – откликнулась она, поднимая голову и хмуря брови. – Нури сказала, это не поминки. Она назвала это прощальной вечеринкой для Назии.

– Звучит как полнейшая чушь, – прокомментировал Фарид. – Никогда о подобном даже не слышал. Кто еще там будет?

– По словам Нури, приглашены шесть человек. Будет Пино. Насчет Сабин не уверена. Мне тут нашептали, что бедняжка все еще обижена, что ее не пригласили на погребение матери. Еще, возможно, приедет Салим.

– Салим?.. – Фарид крепко сжал лоб ладонью. – Не знал, что бывших мужей приглашают на подобные мероприятия. Кто еще?

– Двух оставшихся гостей Нури не назвала. Сказала, сюрприз.

– Не поминки, а вечеринка с сюрпризом! Вах! – Фарид в замешательстве всплеснул руками.

Долли успокаивающе похлопала его по колену, но ее взгляд выдавал настороженность. Прожив тридцать лет в браке и вырастив двоих детей-транжир, Фарид стал еще более невыносимым, чем в молодости. За годы жена с большим трудом научилась усмирять его дурной нрав. Но с приближением старости начала понимать, что привычные методы уже не работают. Перепады настроения Фарида теперь граничили с тихой агрессией, что ужасно ее пугало. Долли пришлось мучительно переучиваться, отказываться от старых привычек и полностью менять налаженный ритм своей супружеской жизни.

– Я думал, мы будем прощаться с усопшей, – произнес Фарид после многозначительной паузы. – И «сюрприз», и «вечеринка» звучат странно, когда в доме горе.

– Давай не будем никого осуждать. Подыграем ради Назии, – проговорила Долли. Эмоции душили ее. – Мы должны с ней попрощаться.

Фарид открыл дверь автомобиля. Зажимая ухо ладонью, чтобы отгородиться от дорожной какофонии на улице, прошел к кованым воротам и позвонил в дверной звонок. «Тебе нужно с ней попрощаться, – сказал он про себя. – Она не дала тебе такой возможности после того, как ты ее предал».

* * *

Парвин Шах уютно устроилась в доме Наурин на черном диване от «Натуцци», в просторном салоне с высокими потолками. На ней был белый халат-кафтан, с ее полной шеи свисала нитка жемчуга – она выглядела как женщина, которая привыкла к смерти или, по крайней мере, умеет одеваться сообразно поводу. Сабин сидела рядом с ней в своем бежевом шальвар-камиз, ее пепельно-каштановые волосы были собраны в небрежный хвост, спадавший на тонкие плечи. Она молча разглядывала комнату, где подростком видела свою мать в объятиях дяди Асфанда. Тетя Наурин, конечно, сменила интерьер, поставила обитые кожей итальянские диваны вместо резных козеток, но Сабин все равно могла указать точное место, где она их застала, – возле деревянной напольной лампы. Она видела их и в других частях дома, но не смела говорить об этом матери. За все эти годы Наурин так и не убрала лампу с ее привычного места у окна. Ее присутствие нервировало Сабин.

– Какая трагедия, Нури! – сказала Парвин. – Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ[5]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. – Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.

Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.

– А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, – Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. – Воровала наших мужчин без зазрения совести.

– Наших мужчин?.. – потрясенно переспросила Наурин.

Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.

– Не налегай на вино, Пино… – прошептала Наурин ей на ухо. – Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, – это проявить уважение.

– Не волнуйся, – ответила Парвин, забыв о чувстве вины. – Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться – так ведь, Сабин?

Наурин передернуло. Как Пино может быть такой бестактной?

Будто желая сбежать от испытующего взгляда Парвин, Сабин вскочила на ноги и пошагала к двери.

– Можно я пойду наверх? – спросила она, оборачиваясь к тете. – Мамина комната там же, где и была?

Наурин кивнула, пораженная, что племянница спросила разрешения пройти куда-то в доме, где выросла.

– Тут ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала, дитя мое, – сказала она с материнской теплотой. – Иди – ты в нашем доме не чужая.

Наурин подождала, пока стихнет звук шагов Сабин, а затем снова обернулась к Парвин и пристыдила ее: